О чем рассказывала мама

— Когда наши отступили, оставшиеся в деревне мужчины стали уходить в лес, на дальние поля, чтобы на глаза немцам не попасться. Вечером возвращались. И мой дядька Иван Филиппович в лесу скрывался. Начал собирать там брошенное оружие, патроны с мыслью о том, что, может, кому-нибудь пригодится. Однажды пришли в деревню какие-то люди и стали расспрашивать, не знает ли кто, где можно оружие достать. Одеты в гражданское, говорят по-русски, вопросы шепотом задают. Никто и не подумал, что это провокаторы. Дядька и рассказал о собранном арсенале. А назавтра эти люди пришли в деревню с немцами. Семью Жаворонков отвезли в Волковыск, в лагерь. Через какое-то время отпустили. Наверное, хотели проследить, кто еще в деревне помогает партизанам. Люди передавали от одного к другому предупреждение в дом лесника не заходить, потому что за семьей следят. Но мой 12-летний двоюродный брат, он был крестником тети Нади, все же забежал к ним. Она была вся израненная, покусанная собаками. Говорила, что защищала детей, когда издевались. Они за мамой прятались. Младшей девочке Жене тогда всего годик был.

Дядьке удалось ускользнуть из-под надзора, но его жена с маленькими детьми уйти не могла. Фашисты добивались от нее, чтобы сказала, для кого муж патроны собирал, кому оружие носил. Она не выдала никого.

24 июля старший сын отправился пасти коров. А младший, одиннадцатилетний Леня, с ним не пошел, решил вернуться домой. Немцы уже там были, соседка, все ее Захариха звали, хотела его спрятать, звала: «Хадзі сюды». Но он ответил: «Хочу к маме». Так и ушел — на расстрел.

Когда их повели, солтыс пришел к моей маме:

— Гандзя, Надю повели на расстрел. Но ты не смей туда идти. Я сказал, что она сирота, никого родни в деревне нету. У тебя у самой трое детей. Узнают, что Надежда твоя сестра — расстреляют и меня, и вас.

Но мама рассказывала, что не выдержала. Взяла кошик и пошла за сарай, туда, где их расстреливали, как будто травы нарвать. Немец-часовой не пускал, но она как-то пробралась. Бегом к тому месту бросилась и увидела эту картину. Как они в ряд, ровненько, лежат в опилках. А маленькая Женя в рот опилок набрала и в ручках у нее опилки. Мама каждый раз плакала, как рассказывала.

Расстрелянных немцы велели похоронить не на кладбище, а за рвом, который вдоль кладбища шел. И не в гробах — просто бросить в яму. Тогда мужчины, не сговариваясь, стали приносить доски и складывать на телегу с телами. Так и повезли. А маме моей сказали — беги, набери дываноў красивых. Она собрала, что могла, у себя дома и у Надежды. Могилу выкопали и обложили стенки досками, получился импровизированный гроб. Дываны постелили, детей положили, а сверху настил из досок сделали, чтобы лица землей не засыпать.

Тогда еще были живы родители тетки с мамой, они сказали — когда умрем, похороните нас рядом. Пришло время, и похоронили их на краю кладбища. А сейчас территорию расширили и все эти могилы в центре оказались, между старым и новым кладбищем. Там они все и лежат: Надежда Иосифовна, одиннадцатилетний Леня, десятилетняя Мария, трехлетняя Вера и годовалая Женя. Жаворонки…

Нельзя, чтобы это повторилось

— Знаете, много рассказывали о войне те, кто ее пережил. Мне в память запал рассказ о песне. «Когда б имел златые горы» — знаете, наверно, такую. В деревне был немец, который очень ее любил. Он собирал людей на выгоне и заставлял петь эту песню. И такое отрицание у людей накопилось, что они и после войны слушать ее не могли. Бывало, если кто-то на свадьбе или где-то еще запоет, люди просто умолкали и опускали головы. Так им тяжело было вспоминать все, что связано с тем страшным временем. Даже если это всего лишь песня.

Ну а смерть близких забыть вообще нельзя. По-настоящему, всем сердцем, я поняла, что пережили люди, чьих родных загубили фашисты, когда сама из-за несчастного случая потеряла сына. Такое горе не проходит. Даже мой муж, когда я ему рассказывала эту семейную историю про расстрел тетки с детьми, уходил и где-то в углу плакал, хотя, казалось бы, для него это чужие люди.

Поэтому мы каждый год приезжаем из Берестовицы на кладбище в Колонтаи. А в этом году я хотела попасть именно 22 июня, потому что 80 лет начала войны. И это не показушное, это по зову сердца…

Мне хочется всем сказать: пожалуйста, не поддавайтесь на провокации. Не слушайте людей, которые хотят внести смуту, чтобы опять не повторился этот ужас. Я часто смотрю передачи про Украину и то, что там происходит. Как горько на душе, когда видишь, как с почестями, с президентским оркестром там хоронят бывших эсэсовцев и бандеровцев. Это кощунство по отношению к тем, кто погиб от рук таких же гитлеровских пособников, и не может сейчас ничего рассказать и дать отпор такой политике. Те, кто сотрудничал с фашистами, не могут быть достойны уважения. Я всегда говорила об этом своим детям и внукам, чтобы они и другим это передавали. А сейчас эти чувства особенно обострились.

«Мы и сегодня в окружении»,

Говорит муж Зинаиды Николаевны Ромуальд Мечиславович Гляковский. — Посмотрите, как обложили Беларусь санкциями. И как символично, что введение очередного пакета пришлось на 22 июня. То, что не удалось сделать третьему рейху, пытается сделать Евросоюз. Коллаборационисты под бело-красно-белым флагом сотрудничали с немцами, а теперь мы снова видим националистов под БЧБ-символикой. Кто их хозяева? Немцы использовали наймитов в своих целях, и сейчас та же самая картина. Штайнмайер (президент ФРГ — Ред.) в своей речи недавно сожалел о страданиях, причиненных нацистами советским людям. По моему мнению, это крокодиловы слезы. Они просто боятся обвинений в геноциде. А на самом деле продолжают свою политику на уничтожение нашего народа. Именно к этому ведут их экономические санкции. Очень старательно они подготовились к 80-й годовщине нападения нацистской Германии на Советский Союз.

Я знаю по рассказам, какой была Белоруссия во время войны. Видел, какой она была после войны. И то, что я знаю по рассказам, и то, что видел, очень хорошо раскрывает цели тех, кто сейчас пытается оказывать на нас давление. Еще есть живые свидетели нацистских преступлений. История семьи моей жены, то, как женщину с четырьмя маленькими детьми, демонстративно прогнав по деревне, расстреляли — именно такое свидетельство. Жена рассказывала жуткие вещи. Нам тяжело, когда мы говорим о сожженных деревнях, но не менее тяжело, когда речь идет о судьбе отдельного человека. Все, что творили с нашим народом оккупанты — это и есть геноцид. И мы должны не допустить его повторения.

P. S. Родственники Надежды Иосифовны Жаворонок разыскивают ее фотографии и обращаются к жителям нашего района с просьбой сообщить, если у кого-либо они сохранились или известно, где их можно найти.