Ах, война, что ж ты, подлая, сделала?! или Несколько эпизодов из жизни маленького мальчика - Новости Волковыска и района, газета "Наш час"

Электронная подписка на газету Наш час

Среда, 19 Июня 2019 16:22

Ах, война, что ж ты, подлая, сделала?! или Несколько эпизодов из жизни маленького мальчика

 

Память ребенка удивительна, она впитывает жизненные ситуации и преподносит их, уже взрослому человеку, с самой неожиданной стороны. Какие военные эпизоды особенно врезались в память Эдуарда Клакоцкого, который познал боль, кровь, смерть, голод, холод, разруху с шестилетнего возраста? Который долгие годы не знал, что такое мягкая кровать, душистое мыло, удобная одежда и обувь, вкусная еда, интересные игрушки?

Тысяча оттенков серого

Когда началась война, Эдуарду исполнилось шесть лет. Вместе с родителями и младшей сестрой Светланой он жил в деревне Ровное Речицкого района Гомельской области. Отец — директор начальной школы, мать — учительница. Родители познакомились в доме дедушки Эдуарда, который жил в соседней деревне Безуев и был руководителем среднего звена. Они бы и продолжали жить в той деревне, но не было работы для молодых педагогов. В Ровной же предложили работу и жилье (в самой школе были выделены квартиры для ее работников). Переехав, они продолжали сохранять очень близкие отношения с родителями жены. Поэтому маленький Эдик считал, что живет в двух домах, в двух деревнях. Небольшое расстояние от одного к другому он преодолевал каждый день (а иногда и чаще), чтобы послушать дельный дедов совет и покушать вкусных бабушкиных пирогов. То время детства, счастливое, довоенное, вспоминает пожилой нынче человек в радужных светлых красках. Хотя отчетливых картин нет, но тональность нереально яркая. Далеко идущие планы  интеллигентной дружной семьи были прерваны в одночасье самым страшным словом на свете — война. А с детской памятью произошла метаморфоза — события всплывают до мельчайших деталей, зато цвет преобладает один — серый. Тысяча оттенков серого, стремящихся к сплошному черному.

Дальше воспоминания будут представлены от имени Эдуарда Максимовича.

Страх пришел вместе с немцами

Я слышал от взрослых, что наши деревни оккупированы, но какое-то время ни немцев, ни русских солдат у нас не было. Но однажды послышался гул мотоциклов, появились немцы. Они выглядели голодными и озабоченными. Вбежали в дом. Один начал искать продукты, другой жарить яйца на сале, третий по шкафам шарить, кидать в свой мешок все, что приглянется. Тут во дворе соседка заголосила. Я выглянул, вижу, немец ловит кур, на ходу мотает их так, что шея от тушки отрывается, только кровь брызжет. Тетка, хозяйка птицы, причитает, мол, ирод ты такой, что делаешь… А фашист сразу автомат к ее груди приставил. Нет, он не убил ее. Но с тех пор люди поняли, что с новыми «хозяевами» надо быть тише воды, ниже травы. И больше никто слова не говорил, глядя на бесчинства немцев. А те регулярно обходили дома и забирали у сельчан все до капельки — хлеб, яйца, сало, молоко и другое. Голодали, потому что скрыть какую-то нехитрую еду удавалось редко. Так продолжалось почти год, до тех пор, пока фашисты совсем не озверели.

Месть обязательна

Однажды утром по проселочной дороге ехала машина с семью немецкими солдатами внут­ри. Партизаны обстреляли машину, в результате чего погибло шесть немецких солдат. Один остался жив. Он упал в кювет, но, заметив вышедших из лесу партизан, притворился мертвым. Раненый немец лежал до тех пор, пока партизаны, убедившись, что враг уничтожен, не ушли обратно в лес. А потом, ближе к вечеру, направился к своим, в Речицу. Через несколько деревень проходил, тут и там просил людей о помощи. Но люди боялись не только перевязать его, но даже покормить. Они, конечно, сочувствовали, гуманная их душа рвалась поддержать попавшего в беду человека. Но опаска таким поступком навредить другим взяла верх.

Полуживым пришел немец «домой», рассказал подробно о том, что произошло. И стали фашисты готовить план наказания жителям деревень, якобы оскорбивших немца. Ровное, Безу­ев, Пасека, Ровенская Слобода — эти четыре деревни не имели права на дальнейшее бытие. О готовящейся мести узнал человек, которого немцы считали своим. Он предупредил старост всех четырех деревень, подлежащих уничтожению огнем. В результате почти каждый из жителей этих деревень был уверен, что они будут наказаны, скорее всего — огнем. Но никто не знал, когда это случится. А потому у каждого оставалась надежда, что беда минует.

Прощай, милая мамочка

Конец июля 1942 года выдался теплым. Сельчане убирали лен, некоторые уже жито жать начали, ставили из снопов первые «десятки». Я, как это бывало часто, сидел на груше и наблюдал за происходящим вокруг. Папа с мамой во дворе своими делами занимались, сестренка в песочнице играла. Смотрю, около Безуева (это меньше двух километров от нас) оживленно как-то, немцев много, гогочут, обсуждают что-то. Смотрю, некоторые дома в деревне горят, точнее, крыши. Они почти все были соломенные. А немцы еще и факелы зажгли и двинулись с ними в сторону горящих крыш.  Я подозвал родителей и начал им рассказывать о том, что вижу. Взрослые сразу поняли, что Безу­ев уничтожают. И что следующей будет наша деревня — Ровное. Я успел увидеть еще бегущих в никуда людей и несколько отъезжающих от пылающей деревни повозок. Кто на них вывозил добро, немцы или жители, не знаю. Попа приказал мне срочно слазить с дерева. Мне дали в руки небольшую торбочку, и мы всей семьей побежали прятаться. Горело, трещало, воздух был горячий, дымный. Мы спрятались в расположенный за нашей деревней глиняный карьер. Там уже лежала семья из соседнего дома, четыре человека. Места было немного, папа обнял нас с сестрой, крепко прижал к себе. Припозднившейся маме еле места хватило, она чуть выше других оказалась. Долго мы лежали, все затекло, болело. Сестра хныкала, папа ей рот рукой закрывал. Мама, не выдержав, решила выглянуть, узнать, как обстоят дела. В это время как раз шли по дороге мимо нас три немца, последние. Они всегда группами ходили, по несколько человек, боялись по одному. Заметили немцы маму, ее белый платочек ярким пятном выделялся на фоне коричневой глины. Я часто, очень часто думал и продолжаю думать про тот эпизод. Вероятно, на маму наставили автоматы, потому что она на ломаном немецком хотела сказать: «не убивайте, пропадут дети». Не успела договорить фразу до конца, раздались выстрелы, и, застонав, она упала на нас. Немцы прошли мимо. В ужасе прошел еще час, прежде чем мы решились шевельнуться. Папа поднял маму. Мы увидели, что одна пуля попала ей в левый глаз, вторая — в левый локоть, а третья — в левую сторону груди. Папа нашел семь гильз, он хранил их много-много лет, до своей смерти.

На каждого могилы не хватило

В день сожжения деревень убито было не менее пятидесяти человек. Приближалась ночь, деревни все еще дымились. Куда идти людям, что делать с любимыми покойниками? Хоронить на кладбище родных деревень опасались, а вдруг вернутся фашисты. А вдруг притаились где-нибудь поблизости и выжидают. Решено было везти на расположенное вдалеке от дороги кладбище поселка Храбрый. Папа тоже раздобыл где-то повозку. На нее уложили маму, а также погибшую семью, состоявшую из пяти человек. Привезли. Выкопали могилу. Положили в нее всех шестерых, соломой отделив друг от друга, сверху соломой прикрыли и землей засыпали. Я знал, что не увижу больше маму, но полностью осознать этот факт еще не мог. Мы часто приходили сюда и в детстве, и став взрослыми.

Дед, хоть ты нас не оставляй

Возвращаться в сожженную деревню мы не стали, хотя наш дом сохранился (школа была единственным зданием в Ровное, где крыша была не из соломы). Я, дед, бабушка и сестра оказались у знакомых в деревне Ямполь. И вдруг деда заподозрили, что он, якобы, находился на стороне немцев, работал полицаем или на полицаев. Таких в Ямполе оказалось три человека. По непонятной причине, в эту тройку вошел мой дед. Мужчин привели к церкви, поставили к стене и расстреляли. Когда к нам прибежали люди и рассказали это, я плакал. Я не понимал, как мы сможем без деда жить (не помню, где в то время был папа). Бабушка голосила, сестра плакала, я понимал, что, как мужчина, должен утешать женщин, но не мог и слова сказать от горя и боли. А потом, ближе к утру, когда светать начинало, пришел дед. Весь в крови, еле на ногах держался. Оказалось, что те двое были убиты, а у деда пуля за ухом прошла, сильно ободрав кожу и задев череп. Он притворился мертвым. Утром деда отвезли в госпиталь, где он больше месяца лечился. А потом мы кое-как отремонтировали дедов дом в Безуеве и стали там жить.

Землянка в два наката

Нас освободили в ноябре 1943 года. Процесс освобождения длился долго. В одной деревне русские были, в другой — немцы, в третьей — снова русские, а в четвертой — обратно немцы. Наши бойцы посоветовали уходить временно из деревни, потому что находиться под постоянными обстрелами было опасно. Мы выкопали землянку в лесу, не в три наката, как поется в песне, а в два. Там сами поселились, еще одна деревенская семья и семья беженцев, которые добирались домой, не помню, правда, в какое место. В семье беженцев была девочка лет 15, Галя ее звали. В то время мне было 8 лет, и красивей этой девочки я никогда никого в жизни не видел. Однажды мы вовремя не закрыли окошко, и в землянку попал снаряд. Случайный. Который убил девочку. Все очень жалели ее, несколько дней женщины плакали. Я почему-то себя винил в ее смерти, хотя оснований для этого не было. Прошло почти восемьдесят лет, а я до сих пор помню лицо той девочки, ее улыбку.

Потом дед получил дом от работы. А в 1944 году нам в тот дом принесли похоронку на отца. В ней было написано, что старший сержант Максим Клакоцкий был тяжело ранен в бою 7 сентября 1944 года, а через неделю скончался от ран.

Ненависть к немецкому языку

После освобождения я пошел в школу. Учился на отлично до шестого класса. Иностранный язык, английский, начали учить в пятом классе. А пришли в шестой — там немецкий. Я сразу сказал, что не буду его учить. Объяснил, что не могу, ведь немцы, разговаривая на этом языке, убили мою мать. Мой отец погиб на фронте от рук немца. Так я и отказывался посещать уроки немецкого до восьмого класса. Потом немного «остыл», в итоге разговариваю на немецком сносно.

Годы 1944—1947 были очень тяжелые. Вместо чернила использовали красный бурак, крушину или что подобное. Одежды вообще никакой не было, бывало, в плащ-палатке ходили в школу. Выживали тем, что летом малину и смородину собирали и на базаре продавали. На рынок уходили и сметана, масло, сыр. Даже молока редко когда вдосталь напиться можно было. Экономили на всем. Так до конца десятого класса и шла жизнь — одни брюки, одни ботинки. Но было радостно оттого, что нет войны, что впереди долгая и, главное, мирная жизнь.

Страшно было еще, когда дедушку сослали на север, вероятно, из-за той истории, когда его обвинили в помощи немцам. Тогда я совсем упал духом. Меня в суворовское училище забирали, я отказался. Не мог решиться без совета деда. Помню, жалели люди меня и сестру, а также двоюродных братьев-сестер (мы все были сироты и жили с дедом и бабой). Удивляюсь, как бабушка могла так вести хозяйство, что мы не голодали.

Однажды спрашивает меня хороший дедушкин знакомый:

— Ну что, как живешь? Ни отца у тебя, ни матери, и дедушка пропал.

Увидел слезы в моих глазах, похлопал по плечу.

— Мужайся, — говорит. — Ты мужик, должен. Обидят — не плачь, а если не сможешь слез сдержать, всплакни, но чтобы никто не видел.

Я и жил, следуя этому его совету. Деда быстро отпустили, так как его виновность ничем не была подтверждена.

Послесловие

С самого военного детства Эдуард Клакоцкий мечтал быть учителем. Причем, только в этой специальности себя и видел. Его мечта сбылась. Но не на Гомельщине, где хотел заменить родителей, а у нас, на Гродненщине. Эдуард Максимович был распределен в наш район. Здесь создал семью, здесь родились его дети. Ни разу он не пожалел о новом месте жительства, ни разу не пожалел о выбранной профессии.

Считает, что война — это самое страшное, что может быть в жизни как отдельного человека, так и общества в целом.

Оперативные и актуальные новости Волковыска и района в нашем Telegram-канале. Подписывайтесь по ссылке!


Правила использования материалов "Наш час" читайте здесь.

Прочитано 947 раз Печать