Тамара Федоровна Новацкая (д. Малая Лапеница) помнит начало войны со слов своего отца:

— Когда началась война, моему папе, Федору Дингилевскому, было чуть больше 20 лет, и он был солдатом срочной службы. Их дивизия находилась около Полоцка. Он уже начал считать дни до мобилизации, когда неожиданно огромное количество вооруженных «до зубов» немецких солдат вторглось на территорию воинской части и взяло в плен советских солдат. Это был первый день войны.

Папа говорил, что все произошло молниеносно, никто из наших даже выстрелить не успел. Уже потом, когда грузили их в закрытые повозки, солдатики пробовали сопротивляться, но быстро были заперты, как скотина, в вагоны. Кто-то на ломаном русском сказал, что повезут их всех в Германию, чтобы своим трудом послужили великому немецкому народу, — вспомнила дочь ветерана.

Вагоны были такие, как для перевозки скота — закрытые, кое-где дырявые, разделенные на клетки. Но парни могли переговариваться между собой. И немного могли видеть дорогу. Поняли, что везли их в сторону польской границы.

Первый день войны в памяти Зинаиды Павловны Лантух, которой в то время было 12 лет:

— Я слышала, каким тоном люди говорили, что началась война. Я видела лица близких при этих словах. Я понимала, что случилось непоправимое, страшное, то, из-за чего жизнь перестанет быть беззаботной и счастливой. Но я и думать не могла, что будет то, что произошло. Что почти вся моя семья будет расстреляна фашистами.

Михаил Степанович Шибайло из д. Сидельники:

— Мне тогда было 8 лет от роду. Мой отчим первым узнал, что началась война, и первым делом приказал спрятать лошадь в лесу. Помню, веду я коня по ржаному полю. А сверху немецкий самолет медленно так летит и низко. Мне было страшно, я прибавил шаг, почти побежал. Тогда немцы начали палить из пулемета. Теперь думаю, не хотели они меня убивать, просто упивались моим страхом. Так сказать, развлекались. Стреляли до тех пор, пока мы с лошадкой не скрылись в лесу.

Трагичны воспоминания о войне, в том числе и о первых ее днях, супругов Семена Иосифовича и Анны Иосифовны Жидок из д. Дрогичаны.

Он хорошо помнит тот день, когда, выпасая коров на лугу, увидел необычную и довольно страшную картину — низко над его головой пролетели самолеты со странными знаками на крыльях. И хотя мальчик не понял, что это значит, но детское сердечко сильнее застучало, как бы предчувствуя беду. Потом любопытство взяло верх, Семен с интересом наблюдал за летающими самолетами. А они, похоже, никуда не спешили, продолжая делать устрашающие круги над окрестностями.

— Я тоже видела эти самолеты, мы с подружкой в это время собирали землянику на лесной полянке. Было очень страшно, потому что самолет пролетел низко-низко, казалось, он коснулся моей головы. Но, поняв, что на полянке две маленькие безобидные девочки, летчик развернулся и полетел в сторону деревни. Мы долго боялись выходить из леса, а потом шли домой не дорогой, а по ржи, которая росла по обе ее стороны и полностью нас скрывала, — вспомнила Анна Иосифовна.

Помнит Семен, как в первые военные дни принес отец домой красный, порванный и помятый флаг, расправил его руками и положил куда-то, сказав, что над этим нельзя издеваться, это грех. Помнит, как боялся полицаев, которые в деревне показали себя хуже немцев. Помнит, как не присевшего за день отца они загоняли на железную дорогу, караулить, чтобы партизаны не подложили мину на рельсы. На каждые 10-15 метров выставляли мужчин из местных, которые всю ночь должны были следить, не смыкая глаз, чтобы к железной дороге никто не подходил. Ослушаться было нельзя – могла пострадать вся семья.

— У нас было много ртов голодных, а еще и немцев кормить приходилось, поэтому папа весь день на хозяйстве крутился. Уставал, конечно, так, что на ходу спать мог. Пошел он на эту самую ночную работу, приложил ухо к рельсам, чтобы послушать, не идет ли поезд, и уснул. Состав проехал по его голове. Хоронила вся деревня, любили отца за добрый характер и веселый нрав. Он еще совсем молодым был, — мой собеседник усилием воли сдержал слезу. Но было видно, как нелегко ему целую жизнь носить в себе груз нелепой смерти близкого человека. Оставшись без хозяина, семья еще хуже жить стала.

Помнит Анна, как боялась мама прихода в дом полицаев или немцев, которые выгребали подряд все съестное, оставляя голодать семью. Помнит, как чувствовали эти чужаки себя хозяевами на ее родной земле. Но больше всего сохранился в памяти рассказ молодой соседки, которая пришла в Дрогичаны замуж из Шауличей. Молодая жена пошла в родную деревню к лучшей своей, еще незамужней, подруге, чтобы обсудить прошедший праздник Купалье, посплетничать про дела молодые, любовные:

— Вернулась она сама не своя, почерневшая вся, и все говорила, что деревня в кровавое болото превратилась. Казалось, что эта молодица не в своем уме из-за того, что и как она рассказывала. Не сразу из ее слов люди поняли, что расстреляли в Шауличах всех жителей, что еще живые вместе с мертвыми были землей засыпаны. Потому что сильный ливень прошел, а вода стояла поверх песка страшная, кровавая. И земля шевелилась.

Вере Владимировне Климович из д. Семеново летом 1941 года было неполных шесть лет:

— Я помню войну. Очень хорошо помню. Страшным было начало, когда пришла мама в дом с криком «Война, война началась». Я нигде и никогда не видела войну, но очень испугалась. По лицам старших сестер поняла, что их тоже обуял ужас. Немец у нас особо не буйствовал. Так, приходил в дом за едой. Мама немного хитрила, не все отдавала. Поэтому и нам более-менее еды хватало. Так, чтобы не умереть с голода. Хотя деревенские дети с малых лет могли сами себя прокормить. В поле колоски искали, брюква росла, бураки… Каждый ребенок знал, чем можно утолить голод. Знал, где можно это добыть. Знал даже, чем можно полакомиться.

Начало войны Марии Афанасьевне Шамалук из д. Великое Село, которой в 1941 году исполнилось 10 лет, запомнилось так:

— Страх был, конечно. Не человеческий такой, а животный. Бывало, прячемся в окопе, мы, дети, плачем, родители нас утешают. Мол, скоро все закончится и будет снова прежняя жизнь. Мы верили этому и успокаивались. А самым страшным был голод. И на это никакие слова не действовали. Есть хотелось так, что ни о чем другом не думалось. Это совсем не похоже на то, когда просто проголодался. Это непрерывная медленная пытка, которую, кажется, скоро не сможешь выдержать. Это сон, в котором невозможно забыться, потому что снится, что хочется есть. Это поиск сурепицы, или, в лучшем случае — брюквы, чтобы не умереть. Голод для меня страшней войны. А война страшна для меня по большей части из-за голода. Я боюсь и того, и другого. Лучше не дожить до
этого...