Эту историю жизни своей бабушки нам рассказала жительница Волковыска Светлана Макрецкая.

Мария

Мария Михайловна Гаврило родилась в 1907 году.

Семья была очень богатая. В 1914 году хозяин имения в Гриневичах Яков Давидович Юзефович вывез их вместе с другими семьями в Сибирь. Он был офицером Генерального штаба при Николае II, в высоком чине. Его жена жила в Гриневичах. Во время Первой мировой войны, опасаясь наступления кайзеровских войск, он отправил жителей своих деревень в Сибирь. Они выехали со всеми пожитками, с домашним скотом — две коровы, три лошади. Мария была самой младшей из семерых детей, ей было 8 лет. Родители и два старших брата в дороге умерли от тифа. Все заболели, одна бабушка более-менее двигалась. Вагон, в котором они ехали, загнали в тупик на карантин. И бабушка с чайником пошла за водой. А когда возвращалась и оставалось 50-60 метров до состава, поезд тронулся, и она осталась там. На чужой станции. В чужой стране… Мария всегда говорила внучке: «Молись за бабушку каждый день. За ее душу…» Заболевшие лежали вповалку. Потихоньку люди забирали коней, коров. Пока доехали до Сибири, от имущества ничего не осталось.

В 1919 году они вернулись обратно. Мария два года ходила в польскую школу. Две ее сестры остались в Сибири, вышли замуж. Когда оставшиеся члены семьи приехала сюда, Марии шел 13 год. Ее старшей сестре 17 лет и брату, Илье, немного больше. А жить негде: родственники дом и сараи разобрали, землю заняли и распахали. Пришлось Илье идти в «примы» к соседке. Ей 32 года, ему 19. И героиня нашего рассказа до замужества все время была в няньках. Жила по чужим дворам, пока не отдали ее замуж за парня из богатой семьи – Григория.

— При всех трудностях по характеру она была настолько терпеливая, — рассказывает ее внучка. — Она всегда говорила: «Тихо-тихо-тихо, дитя, не плачь, не переживай. Ты подумай: что хорошего из этого ты можешь взять?». Для нее не было только одной черной стороны. Есть еще и белая, но ты ее не видишь. Она всегда всех так учила, была умнейшим человеком. Люди приходили к ней советоваться. Давала такие советы, что юристы удивлялись: откуда она такое знала. И свекор ее, дед Габрусь, интересовался многим.

Свекор участвовал в Первой мировой войне, был взят в плен. В Германии попал к какому-то бауэру, фермеру. Многому у него научился. Выучил немецкий язык, изучил агрономию. И, когда уходил, бауэр ему дал новые сапоги, и еще кое-что в придачу. Пока до Белорусских земель дошел, сапоги сняли, и шинель сняли. Слава богу, что живой дошел.

И стали жить: Гавриил, Анастасия, Григорий, Мария и четверо детей. Восемь человек в семье. Было два коня, коровы, овцы, куры, гуси. Копейка была всегда. Потому что Габрусь ходил и на охоту, сдавал шкурки. Крутились, как могли. Дома никто не сидел. Они сеяли и пахали сами, а на сбор урожая людей нанимали, потому что все убрать в два-три дня своими силами было невозможно. Это их и подвело. Семья попала в списки для раскулачивания. И отправили Григория, мужа Марии, на Днепро-Бугский канал. Там он в 1940 году умер от тифа. Мария осталась вдовой.

Василий

Когда в 1941 году началась оккупация, в Демидовичах, вроде как, тихо было. Мария в конце июля рано утром вышла из дому подоить корову. Только стукнула дверью, услышала стон. Она вначале не поняла, что за звук. Прошла пару шагов, и снова раздался стон. Она остановилась. Ей стало страшно. Подошла к забору, а на нем повис мужчина высокого роста, в грязной одежде.

Василий Пронин был офицером. До войны у него была семья — жена и двое детей. Жили на пограничной заставе, у Белостока. Его дежурство закончилось вечером, но не покидало странное предчувствие какой-то беды, от чего уснуть никак не мог. Сказал жене: «Пойду, покурю». Только лег и снова щемит что-то, не дает спать. Снова вышел покурить, дошел до казармы. Посмотрел: все в порядке, все спят. Дошел до здания конторы. Заглянул — все хорошо. Только повернулся назад, и в это время прилетел снаряд… Его очень сильно контузило, а на том место, где был дом и его семья, осталась только воронка. Жены и двоих деток не стало…

Хватило трех снарядов, чтобы уничтожить всю заставу. Выжили два солдата. Их быстро схватили немцы и погнали пешком в Бяла-Подляск, в концлагерь. Василий пробыл там больше месяца. Понял, что вскоре умрет — есть совсем было нечего, пленные даже траву съели и листья с деревьев. Вдесятером решили, что терять нечего, сделали подкоп и убежали.

До Демидовичей они шли четыре дня. Недалеко от Порозово четверо подорвались на мине. Оставшиеся — голодные, уставшие — потихоньку пошли по дороге Порозово — Волковыск. Когда пришли в Демидовичи, начали разбредаться по домам. И Василий как оперся на забор, так и потерял сознание.

Молодая женщина со свекром затащили красноармейца в амбар. Спрятали. Выходили.

Всех красноармейцев, которые пришли в деревню, люди разобрали по домам. Хоть деревня была тихая, через какое-то время все же приехали немцы. Когда спросили, где красноармейцы спрятаны, мужик, живущий в доме напротив Марии, сдал своего красноармейца. Мария рассказывала, как они плакали, падали к немцам в ноги, только бы не забирали парня на расстрел. Говорили, что в Волковыске есть лагерь, пусть завезут его туда, просили только не убивать его… А парню лет 18, дитя совсем... Мария просила дочерей: «Доченьки, молитесь за него!». И внучку просила молиться за него каждый вечер, потому что немыслимо видеть, как испуганного мальчишку, ничего еще в жизни не видевшего, расстреляли на глазах у всех… Когда немцы уехали, мужика, который сдал паренька, жители деревни побили и хотели повесить. Но у него восемь детей. Его жена и дети ползли по деревне, плакали, кричали: «Ратуйце, людзі! Астаўце. Мы ж прападзём. Не пражывём без яго ніяк». Поскольку его жена приходилась родней многим в деревне, оставили его жить. Но всю жизнь его мучило бесконечное чувство вины…

Других красноармейцев спасли. И Василия Марии удалось поставить на ноги. Он остался у них жить. Было ему лет 27-28. Во всем по хозяйству помогал. И свекор однажды сказал: «Манечка, паслухай, дзіця. Няма Грышы. Сама ведаеш, як яго аплакваю ў душы. Але ж ёсць чалавек, які сапраўды цябе любіць. Я бачу гэта па яго вачах. Усё роўна мы без мужчыны пражыць не зможам. Нам патрэбны мужчынскія рукі. Няхай ён будзе тваім мужам. Спытай у яго».

Она была душа-человек. Как к своим, так и к чужим очень доброжелательная и гостеприимная. И Василий согласился с удовольствием. Потому что полюбил, и она его полюбила. Был 1942 год, когда они поженились.

На краю жизни

Когда Василий ушел с партизанами, Мария пекла для них хлеб. Пекла вся деревня, по очереди. Людей надо было кормить в лесу. Хлеб же нужно было не только испечь, а разрезать, посушить сухарями, и только тогда отдавать. Одну ночь тесто месили, вторую – хлеб пекли.

Соседка, которая увидела темной ночью искры, летевшие из трубы дома, где жила Мария, и почувствовала запах свежеиспеченного хлеба, донесла на нее полицаям. Она затаила злобу на эту семью еще до войны. Свекор Марии, не раз ловивший соседского мальчишку в своем саду, однажды «повоспитывал» его крапивой. Кто бы мог подумать, что такая несерьезная житейская ситуация обернется в будущем настоящей трагедией.

И вот ее, беременную на восьмом месяце, арестовали. Обувь забрал полицай со словами: «Подойдет моей жене». И она пошла босая, привязанная за руки к телеге. В Порозово полицаи сказали: «Зачем она нам нужна? У нас тут никого нет. Наши уехали все в Волковыск. Там какая-то акция. Кто ее тут будет караулить? Забирайте и везите в Свислочь». И она до Свислочи шла все так же босиком.

Пришли в полицейский участок. Какую-то тряпку кинули ей. Сказали сидеть в уголке. Дали ломтик хлеба и воды. Все. Вся еда. В четыре часа ее разбудили. В пять часов вышли из Свислочи. И опять она пошла пешком. Только попросила: «Пожалуйста, не закручивайте мне руки, потому что так держать на весу руки я не могу, уже живот болит. Рожу по дороге». Тогда они ее привязали за одну руку к телеге. Шла по обочине, чтоб ноги не сбивать. Уже в Волковыске, как она рассказывала, когда привели в тюрьму, окна были распахнуты настежь, никого из заключенных не было. Только полицай сидел с винтовкой возле двери. И когда его спросили: «Где все?», он ответил: «Ай, там, в Шауличах». Ему сказали, что привезли арестованную, он возмутился: «Да не буду я ее брать!.. А на кого я напишу? Я и писать не умею, неграмотный. Везите в Шауличи...» Посидела Мария там немного. И опять ей предстояло идти, уже в Шауличи.

Как Мария потом рассказывала, когда они подъезжали к Шауличам, был виден столб дыма, деревня уже была сожжена. Подъехали, где было скопление людей. Когда подошли, полицай спросил, кто здесь старший, на что к нему подбежал человек в немецкой форме и заговорил по-русски: «Да зачем ты ее привез сюда? Что я буду с ней делать?! Уже этих всех засыпали. А куда ее?». Она увидела, как шевелилась земля, по-видимому, людей столкнули в яму и засыпали еще живыми.

По мнению Светланы Леонидовны, если все сопоставить, то возможно, где-то в Шауличах есть еще одно захоронение – расстрелянных заключенных из волковысской тюрьмы. Потому что в тюрьме, как уже упоминалось, когда там оказалась Мария, не было ни одного человека.

Старший сказал: «Забирай ты ее отсюда, потому что я такой злой, сейчас всех постреляю и вас даже». И потом на эту землю, которая шевелилась, пустили танк. Мария рассказывала, что когда танк ехал, траки разбрасывали землю и человеческая рука упала возле нее. Мария потеряла сознание…

Ее положили на телегу и повезли в Волковыск. И в те первые сутки она была в тюрьме совсем одна. Много позже, рассказывая эту историю внучке, Мария очень хотела, чтобы выяснили что-нибудь о людях, которые были до нее в той тюрьме. Она считала, что их тоже расстреляли в Шауличах.

В заточении

В тюрьме камеры были общие. И мужчины, и женщины. Где было место положить человека, туда и тащили.

Роды в тюрьме принимала армянка, которая всю войну работала врачом в Волковыске. Медикаменты партизанам передавала. И после того, как ушли немцы, она работала. У нее была левая усохшая рука, «сухоручкой» ее называли. Ее вызвали в тюрьму, когда начались роды у Марии.

После того, как Мария родила, ее на допрос вызывали, пытали. Рассказывала со слезами внучке: «Я благодарна людям. Те, которые уходили, знали, что их убьют, с себя снимали кто рубашку, кто пиджак, кто шапку... Потому что понимали: ребенок родился, надо было его закрутить во что-то. Так рос Вася…»

В Демидовичах остальные дети в это время оставались с прадедушкой. Он сажал их в телегу, запрягал коня, в Волковыске подъезжал к тюрьме, на горочку, где кладбище, заезжал чуть повыше, распрягал коня, ставил телегу, на нее детей и кричал «Манечка!», а дети кричали «Мама!». Ее соседи по камере подсаживали, на плечи ставили, и она смотрела на них в окошко…

В 1944 году она вернулась из тюрьмы с Васей. Подошла вечером к дому, где играли ее дети. Солнце начинало заходить. Когда Мария подошла, потихоньку села на край лавочки, в это время дети играли в камешки. Среди детей была мама нашей собеседницы, Любовь Григорьевна Гаврило. Она обернулась и сказала: «Ой, тетечка, какая вы страшненькая, худая. Может, я вам водички принесу?» И тут у Марии слезы потекли ручьем. Говорила, что в тюрьме не плакала — выдержала, а тут дети мать родную называют тетей… А старшая дочь, Оля сказала: «Любка, что ты такое говоришь?.. Это же мама наша!»…

Мария с верой и молитвой вынесла все тяготы. Просила внучку спустя годы рассказать о том, что помнила, людям. Светлана Леонидовна Макрецкая недавно прочла в «Нашем часе» статью с призывом ко всем, у кого есть информация о трагедии в Шауличах, поделиться сведениями. И рассказала нам о своей бабушке, Марии Михайловне Гаврило, ставшей свидетельницей жестокого преступления оккупантов.