Речь пойдет о Великой Отечественной войне. Освободительной войне советского народа против фашистской Германии и ее союзников, ставшей наиважнейшей частью Второй мировой войны.

И о Михаиле Григорьевиче Щербе, точнее, мальчике Мише, для которого та война была и остается самым ужасным событием в его жизни. Так же, как и в жизни его родителей, братьев и сестер.

Родом не из детства — из войны

Михаил Щерба родился 19 ноября 1938 года в деревне Омшары, точнее, на одном из носящих аналогичное название хуторов. Начало войны он практически не помнит, слишком мал был. Но ему кажется, что он помнит, как пришла мама с улицы и сказала, что началась война. Видел и помнит взрывы, рытье окопов, стук в двери их дома по ночам… Видел и помнит самодовольных немцев, считающих, что им на этой земле позволено все.   Смерть одних людей и плач других. Горящие деревни, бомбежки, стрельбу. Возможно, взрослея в военную пору, мальчишка не раз представлял себе, что и как происходило, и его память смешала воедино настоящие воспоминания и детские (но такие недетские) фантазии.

— А теперь скажу, что было на самом деле, без фортелей памяти. Пришел партизан, попросил у отца закурить. У мамы, как и всегда при наведывании нашего дома партизанами и (или) полицаями, стало очень испуганное лицо. А потом мы с папой носили еду в лес и передавали ее тому самому человеку. Мне тоже хотелось кушать, но я молчал.

Есть несколько конкретных эпизодов, которые Михаил Григорьевич помнит четко, так, как будто это стоп-кадры из тех далеких дней. Особенно запомнилось мальчику время, когда «наши гнали фашистов». Такой вот фрагмент, например:

— Снаряд взорвался рядом с нашим домом. Отец сказал маме, что надо уходить глубже в лес. Родители закопали одежду, еду, домашнюю утварь. Мы, взяв с собой лошадь и корову, шли долго. У меня заболели ноги. Папа нес на руках мою сестру. Мы оказались в землянке, где ели и спали. А назавтра шли обратно домой.

Сейчас-то Михаил Григорьевич знает, что родителям заранее сообщили о том, когда желательно спрятаться и пересидеть перестрелки и бомбежки. И о том, что все закончено, можно спокойно возвращаться домой. Они и вернулись. В это время советская армия продолжала гнать врага на запад. Жестокие бои, которые еще вчера велись по всей порозовско-подоросской зоне, уже закончились. Но отступающие фашисты продолжали, по возможности, то тут, то там причинять вред.

Испытание огнем

Обстрел деревни Омшары начался внезапно. Несмотря на это, привыкшие к подобным ситуациям люди успели спрятаться, от огня пострадали только дома. Деревня горела долго, вся ее середина была уничтожена, осталось 3-4 домика с краю. Когда пожар утих, сельчане вернулись к местам своего проживания. Перед ними стоял главный вопрос, где и как жить. В самом прямом смысле этого понятия. И уж точно в этот день они не ожидали нового «сюрприза» от врага.

— А вечером немцы бомбу на эту же деревню бросили. А вторую — на Дашковичи. В Омшарах от нее погиб мужчина. В Дашковичах — муж и жена. Их маленьких детей забрала сестра к себе, в Великое Село. Там они и годовались, — рассказал Михаил Григорьевич еще одну военную быль, врезавшуюся в его детскую память.

Потеряв в огне дома, жители Омшар приспосабливались к ситуации, кто как мог. Одни семьи, пока строили свой дом, жили в землянках. Другие — объединялись и проживали по несколько семей в одном доме. Третьи — переезжали на хутора, в освобождающиеся дома тех, кто уезжал жить в Польшу. Таких было немало.

— Женщина из Шамбелина рассказывала, что там, в Польше, наши люди селились в дома, из которых немцы убегали во время освобождения Польши в Западную Германию. А потом они же приходили к проживающим в их бывших домах людям и уверяли, что наша победа временная. Что недолго мы будем ходить в победителях. Издевались, мол, берегите сад около дома, потому что скоро мы будем вас вешать на этих яблонях, грушах и вишнях, — поделился услышанным когда-то мой собеседник.

В июле 41-го

А это рассказал Михаилу Григорьевичу его шурин Иван Владимирович Ланковский.

Было раннее утро. Немцы, заходя в некоторые подоросские дома, выгоняли оттуда людей и, собрав в одно место, заставили копать большую яму. Сельчане не знали, для чего. Многие думали о самом худшем — роют для себя могилу. Все слышали, что в последнее время такое случалось часто. Худшие опасения не подтвердились. После окончания работы людям приказали разойтись по домам. Спустя какое-то время к этому месту привезли на грузовой машине незнакомых мужчин. Их было больше десяти человек. Поставив в ряд на край вырытого рва, их в упор расстреляли. Некоторое время спустя привезли новую «партию», примерно такое же количество мужчин. И тоже расстреляли. Тела не засыпали землей, просто оставили лежать под палящими лучами солнца. А потом в Подороск пришло много женщин, которые выли, кричали, рвали на себе волосы. Это были жены, сестры, матери убитых. Оказалось, расстрелянные мужчины — активисты из соседней деревни Хоневичи во главе с первым председателем колхоза Ф. П. Фунтом. Женщины ползали на коленях перед фашистами, умоляя отдать тела дорогих им людей. Но, отталкивая просительниц пинками, фашисты отказали в этой просьбе. В итоге женщины ушли, а ночью кто-то из местных жителей, рискуя жизнью, засыпал тела землей. Потом, когда подоросская земля была освобождена от врага, на месте массового захоронения был поставлен памятник в виде пятиконечной звезды. А в шестидесятых годах прошлого века расстрелянные в Подороске жители соседнего района были перезахоронены в своей родной деревне.

Этот случай, когда уничтожением невинных мирных людей немецкие захватчики показали сразу нескольким деревням устанавливаемые ими новые жизненные законы для коренного населения, произошел на двадцатый день войны. В это время на оккупированную территорию начали прибывать войска СС.  С их приходом белорусы поняли сполна, кто они для «новых хозяев» и что ожидает белорусскую землю и ее жителей в случае победы врага.

Не вернулся с фронта солдат

После освобождения Белоруссии папа Миши ушел на фронт. Михаил Григорьевич помнит тот грустный день. Помнит отца, который крепко прижал шестилетнего сынишку к груди и попросил его, как старшего из детей, беречь маму и младших сестру и брата. А потом папа обнял маму. Вроде как обычно обнял, но вызвал этим поступком у мамы слезы. Она хотела их скрыть от детей, но Миша заметил, и его детское сердечко застучало часто-часто. Когда папа выходил из дома, Миша понял, что больше не увидит его. Мальчик закричал во весь голос, мол, не надо, папочка, не уходи. Но спины отца уже не было видно. Мама больше не сдерживалась, она плакала громко и надрывно. Сестра с братом тоже ревели. Миша вспомнил, что отец назначил его хозяином, успокоился вмиг и пошел утешать маму.

Нелегко жилось семье: дети малые, хозяйство большое.

— Сколько себя помню, я все время что-то делал. В ноя­бре 44-го, когда отец ушел на фронт, мне только-только исполнилось шесть лет. Но я много маме помогал по дому. За все брался. Весной уже не только коров пас, но и огород копал.

Папа был направлен на 2-й Белорусский фронт, вой­сками которого командовал маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Погиб отец в жестоком бою в конце марта 1945 года при штурме восточно-прусского города Данцига, который сейчас называется Гданьск. Там мало кто остался жив. Сослуживец отца, который тоже был в том бою и уцелел чудом, рассказывал, как после боя ходили немцы и добивали раненых. Они не жалели патронов, стреляли в каждого. Этот выживший солдат смог притвориться убитым и его не тронули. А про отца мы даже не знаем толком, убит он был или добит фашистами, — в голосе Михаила Григорьевича боль.

Когда он прятал газету «Чырвоная змена», датируемую первым февраля 1945 года (которую трепетно хранит по сей день), его отец Григорий Кондратьевич Щерба, был еще жив. Шестилетний мальчик мечтал, что даст прочесть ее вернувшемуся с фронта папе. Папа не вернулся. В апреле пришла похоронка. Миша запомнил этот момент навсегда. Мама берет конверт с красной полосой по диагонали, достает оттуда письмо и, читая его, оседает на пол. Миша сразу понял, что случилось. Он обнял маму, и, кажется, вечность сидели они так — она положила голову на хрупкое плечо своего маленького сына. Вдове солдата тогда было 25 лет. Замуж она больше не вышла.

Рядовой Григорий Кондратьевич Щерба похоронен на воинском кладбище в Бояно, одном из крупнейших воинских захоронений на территории Польши. Здесь похоронены советские военнослужащие, погибшие во время Второй мировой войны в ожесточенных боях при освобождении польских городов Гданьск, Сопот, Гдыня и их окрестностей.

Кладбище огорожено металлическим забором на бетонном основании. В конце центральной аллеи установлен бетонный памятник в виде очень высокого четырехугольного обелиска, увенчанного пятиконечной звездой. На памятнике прикреплена гранитная плита с надписью на польском языке: «Советским солдатам, погибшим в сражении с гитлеровскими оккупантами за освобождение вейхеровской земли. Вечная им память». Справа и слева от памятника расположены металлические чаши символического вечного огня. В центральной части кладбища расположена памятная гранитная плита с надписью на польском и русском языках: «Здесь похоронены 6058 воинов 2-го Белорусского фронта, погибшие весной 1945 года. Вечная им память!».

Больше шести тысяч погибших солдат только одного фронта. Только за одну весну одного года. Не слишком ли велика цена чьих-то не­уместных амбиций? Даже без учета, кто был прав, а кто виноват. Потому что война никогда не решает подобные вопросы. Война вообще ничего не решает. Зато уничтожает все.

Михаилу Григорьевичу часто кажется, что он знает это место, что он был здесь. Хотя он точно там не был. Все фотографии этого мемориала сделаны и переданы ему его близкими. Снова мистификация памяти? Или это память сердца, осознание того, что забыть нельзя. Иначе оно повторится.