Детство Геннадия Владимировича прошло в Минске. Родился он в семье известной балерины Елизаветы Хацкевич и врача Владимира Юшкевича. Ветеран вспоминает, что годы были тяжелые и голодные, но дома старались делать так, чтобы дети ни в чем не нуждались.

 

"Росли на тюре (холодный суп из кусочков хлеба, сухарей или корок, покрошенных в воду – Sputnik), но тем не менее я ничем не болел. Хорошо помню детский сад, школу. До 1941 года мне удалось окончить шесть классов средней школы", – говорит он.

В детстве Геннадий Владимирович посещал Дворец пионеров, столярный и слесарный кружки, учился играть на баяне, занимался в секциях – ПВХО (противохимическая оборона), кружок ЮВС – "Юный ворошиловский стрелок", где учили стрелять, кружок БГСО – "Будь готов к санитарной обороне". Таким образом, в детские годы он овладел навыками военного времени.

Далее Sputnik приводит воспоминания ветерана.

Дома у нас была здоровая атмосфера, мать умело воспитывала меня и сестру Юлию.

В семье царила дружная атмосфера, нас приучали с детства к порядку и дисциплине. Отец был врачом, он часто находился в отъезде, мама – балериной. После рождения детей она из балета ушла и работала в различных учреждениях. Впоследствии стала помощником народного комиссара Евдокии Ураловой в Министерстве просвещения БССР. Инспектировала детские дома, занималась вопросами содержания детей.

С 1935 года мы стали праздновать Новый год, елку, мама на этот праздник к нам домой приглашала детей примерного поведения из детдомов. Мы вместе проводили праздники, дарили друг другу подарки.

Каждый год ездил в пионерские лагеря, принимал участие в военной игре. Помню в 1941 году был в пионерлагере "Боровая" в отряде "синих" старшей группы. Нас подняли в пять утра, мы должны были подготовиться к игре. Я был в числе разведчиков. Но раньше нас проснулись "красные", они где-то спрятали знамя, которое мы должны были отыскать. Я его нашел, и мне подарили в честь этого книгу "Гулливер в стране лилипутов" и подписали: "Юному разведчику от группы "синих". Лагерь "Боровая". Потом эта книжка наделала много шороху, когда в 1941 году у нас делали обыск немцы. Все не могли понять, какому разведчику это книгу подарили.

Утром 22 июня 1941 года была прекрасная погода, небо безоблачным. Мы обычно встречались утром с друзьями-соседями: Чесиком Вольским, Эриком Лисовским, Сашей Александровичем. Начали баловаться, шуметь, а потом смотрим, соседи какие-то невеселые. У некоторых на глазах были слезы. К нам подошел сосед Пейсахович и сказал: "Дети, вот вы балуетесь, а война началась".

Для нас война была чем-то интересным, игрой, и мы не могли представить ее в настоящем виде.

22 июня мы собирались пойти на Комсомольское озеро на открытие водохранилища. Оно было выкопано вручную – к его созданию было причастно все население Минска. Но поскольку было объявлено о начале войны, этот поход отменили.

На следующий день услышали работу наших зенитных орудий. Появились первые немецкие самолеты, которые бомбили аэродром в Лошице. Мы бегали и смотрели, как наши солдаты устанавливают спаренные пулеметы, ходило много разговоров, что наша Красная армия отбросит врага и будет бить на его территории.

 

Вдруг услышали гул с западной стороны города. Самолеты летели на очень большой высоте, четким строем, а кончики крыльев их были окрашены в желтый цвет.

 

Начали считать, но на 45-м я сбился – вздрогнула земля, раздался страшный свист, грохот, пыль. Вскоре в центре города начался страшный пожар. Бомбардировки не прекращались, немцы бомбили, бомбили и бомбили город. Одна группа улетала, вторая прилетала. Люди бежали из центра города на еврейское кладбище и прятались среди могил. Этот день я никогда не забуду.

Вскоре в город пришли немцы. Все попрятались, а мне интересно было, я вышел, а мне навстречу немец с ведром идет. Я хотел убежать, но сообразил, что если побегу, вдруг он меня пристрелит. Стал как вкопанный, а немец стучит по ведру и говорит: "Wasser, wasser". Я еще тогда немецкий не знал, но догадался, наверное, вода нужна.

 

Повел во двор к соседу и показал помпу, он накачал воды и дал мне пачку сигарет. Думаю: раз дал сигареты, война, надо закурить. И вот я зажег сигарету, задымил, подхожу к дому. А мама увидела и, узнав откуда они, говорит: "Ты куришь, еще и вражьи!". С тех пор от курения меня отвадило.

 

Вскоре начали создаваться патриотические группы на улицах города. Туда вошли и наши соседи: Вороновы, Вольские, моя мама. Жизнь становилась жестче, так взрослел и я.

 

Мама сказала, что жить с ней нам стало опасно, ведь она работала в Наркомате БССР. Сестру Юлю она поселила к своей работнице, а меня определила в детский дом. "Там хоть будет тебе кусочек хлеба и тарелка супа", – объяснила мама.

Начальник детдома был фашистский ставленник. В это время немцы начали лютовать, организовывали облавы. Одной из первых задержали мою маму. В детдом попала ее записка, в которой она просила: "Сыночек, если можешь, помоги хлебом и принеси чего-нибудь тепленького". Директор детдома устроил скандал, начал искать, кому предназначалось послание.

 

Я помню, как начинались акции устрашения. 29 октября по Минску повесили много патриотов, видел, как на Комаровской развилке повесили троих. Я шел по улице Цнянской и вдруг военные, не немецкие солдаты, а литовцы, стали сгонять людей к столбам. Запомнилось мне: они были неопрятные, в горчичных шинелях и касках с рожками. Когда собралась группа людей, к столбам подъехала тентованная машина. Литовцы стали сооружать виселицы.

 

Машина двинулась, а с борта вытащили три человеческие фигуры, и они повисли на этих шнурках и начали вращаться вокруг своей оси. Я сразу не мог представить, что это такое. Но какая-то женщина вскрикнула: "Их же повесили!". Все стояли, ошалев от такого зрелища. Так я увидел первую экзекуцию. Кто-то сказал, что по всему городу вешают активистов и подпольщиков.

 

Я подумал, что, может быть, и мама моя попадет на виселицу в этот день. Я побежал искать, и на улице Карла Маркса, где сейчас находится Национальный художественный музей, на суку тополя висели три человека – двое мужчин и женщина. Женщина была в таком пальто цвета кофе с молоком, волосы растрепаны, с ноги упала одна туфля. Мне показалось, что это мать, я близко не подходил. Как стало известно позже, в этот роковой день ее не стало.

 

Эти воспоминания 1941 года остались со мной на всю жизнь.

В детском доме мне запомнились хлебные пайки, я всегда выбирал горбушку, она казалась более большой. Регулярно там проходили инспекции.

 

Запомнилось мне, как на втором этаже в зале собиралась комиссия. Там поставили стол, пришел чиновник с управы, немец со свастикой на рукаве и несколько вооруженных солдат в форме: с автоматами, касками. По одном человеку приглашали в зал и задавали вопросы о родителях, кто, откуда, где работал. Особенно страшно было за маленьких, они не имели представления, что означают ответы. Кто-то говорил, что папа работал в райкоме или имел еврейские корни. Таких сразу отводили в сторону.

 

Как-то девочку пригласили маленькую и спросили, как зовут ее и отца. А она и отвечает: "Я – Циля, а папу зовут Абраша". Эту девочку тоже в этот специальный загончик поместили, где собралось много детей, в основном с младшей группы. Ребята постарше в основном отвечали: "Не знаю, не помню". Потом этих детей погрузили в машину и увезли. В этот день никто из нас не притронулся к еде. Каждый из нас знал – их увезли убивать.

 

Оставаться в детдоме мне было небезопасно. Поэтому ночью, связав простыни, вылез с окна второго этажа и сбежал.

После детдома я долго скитался по Минску с группой таких же беспризорников. Чтобы не умереть с голоду, мы дежурили возле минской фабрики-кухни, где столовались полицаи. Мы, пацаны, стояли у двери и смотрели, когда кто-то что-то оставлял на столе, как крысы бросались к этим столикам и хватали объедки. Помню, мерзлую картошку, еще какие-то остатки. Таким образом мы харчевались. Нас было пять человек детей в возрасте 11–12 лет. Жили мы в мусорном ящике. В нем находилось две стенки, за одной из них мусор перегорал, поэтому было тепло. Через лаз забирались в ящик и так грелись.

 

Потом друзья мамы переправили меня в 1942 году в Сеницу в семью Ярошевичей. Пас коров, подружился с деревенскими ребятами, и у нас появилась идея уйти в партизаны. А где их искать? Надо пойти в сторону Негорелого, там Большой Станьковский лес, там они должны обязательно быть. Так мне думалось.

 

Наступила осень, а в эту пору года пастушок не нужен. Дед Ярошевич по прозвищу Лэх дал буханку хлеба, кусочек сала и сказал: "Иди с богом". Так я с буханкой хлеба ушел в сторону Станьковского леса. Правда, что еще меня выручало – гармошка, я прилично научился на ней играть.

Возле деревни Ляховичи встретил местного парня Валика, он пригласил погреться. И говорит: "Гляздзi, можа цябе хто за парабка возьме". Многие жители отказывались, а одна из женщин согласилась, потом я перешел к другой семье. Работал, но хотел попасть к партизанам.

 

Однажды стоял возле ворот и слышу стук колес, едет повозка, а в ней – двое с винтовками. Я им и говорю: "Вы партизаны?" Сказал, что хочу попасть к народным мстителям. А мне и отвечают: "Какой ты партизан, ты еще до винтовки не дорос". Слово за слово, посмеялись, так дошли до конца деревни, там появился верховой. Они его назвали по имени – Наполеон, позже узнаю, что его фамилия Ридевский. Он мне назначил встречу в олешнике на краю деревни. Подъехал, я рассказал свою историю. Со мной обстоятельно поговорили и дали задание – смотреть, к кому заходят полицаи, какие новости. Сказали, что я стану партизаном, но буду жить в деревне.

 

Так прошло лето 1942 года. Как-то один из партизан – Владимир Вашкевич – сказал мне, чтобы я нашел оружие. Как только это сделаю, меня возьмут в боевую группу. В то время валялось много стволов, но в винтовках не было затворов. А я знал, что у одного парня в деревне есть затвор. Сменял свою гармошку на затвор и присоединился к партизанам. Умельцы мне выточили приклад и получился хороший карабин. Так я попал в группу "Чайка" от штаба разведки Западного фронта.

Ядро группы забросили (к партизанам – Sputnik) на парашютах летом. Командиром группы был Михаил Минаков, радист Виктор Путято, разведчица Анна Хромова. Три человека многого сделать не могли, поэтому они привлекли партизан и подпольщиков. Так в этой группе оказались Наполеон Ридевский, Владимир Вашкевич из дзержинского подполья, Борис Цыпушкин и Николай Цепнов. Потихоньку группа стала разрастаться. Я находился в диверсионной группе Цыпушкина.

 

Партизанские будни проходили плодотворно: был курьером, ходил по адресам, снимал почту, участвовал во взрыве эшелона под Дзержинском. Шла боевая жизнь. В то же время со мной постоянно занимались: обучали математике, арифметике, русскому языку, географии, как ходить по азимуту, преподавали взрывное дело. Так я постигал науки.

 

После мне доверили разведданные и свежую почту возить из Дзержинского в Копыльский район. Верхом на лошадке каждое утро я, как челнок, возил важные данные. Я никогда не забуду, как в июне 1944 года выехал со Звариковского леса, проехал Ляховичи, Судники, Каменку, Узду, стал подъезжать к расположению нашей группы, и вдруг как все загрохотало. Вздрогнула земля, а дальше сплошной гул. Так началась операция "Багратион", через несколько дней мы встретились с нашими войсками, участвовали в освобождении поселка Узда.

 

После освобождения Беларуси часть группы "Чайка" осталась устанавливать советскую власть, а часть продолжила службу в разведке, среди последних был и я.