Алеше Воробью было всего шесть лет, но родители доверяли ему выпас своей коровы, а также еще нескольких соседских. За этими пеструхами нужен глаз да глаз, то в болото залезут по брюхо, то в лес убредут. И вдруг сосед-пастушонок Степка нарушил сонное безмолвие послеобеденного часа, показывая на небо над лесом:

— Хлопцы, глядите! Что это?

Небо было словно в разлетевшихся лепестках одуванчика.

Самый старший из них, Санек, уверенно догадался:

— Это же немцы на парашютах!

Кто-то с испугу предложил:

— Давайте тикать, ребята! Поднимайте коров!

Тот же Санек нахмурился:

— Вы что — хотите, чтобы немцы к нам в веску прошли?

— Неа… — чуть не хором отозвались все.

— Тогда айда за мной! Будем мост разбирать!

Мостом, конечно, эти три бревна, положенные на сваях через маленькую лесную речку, трудно было назвать. Но и они служили сельчанам исправно для связи с соседней от Хомичей деревней. Ребят не надо было уговаривать. Поднять высоко бревна им было не под силу, но поднатужиться и скатить их в речку они смогли. Поплыли бревнышки вниз по течению. И прямая дорожка врагу к их веске была перекрыта. Так смышленые сельские ребятишки без всякой подсказки взрослых включились в сопротивление врагу.

И немцы в тот день до деревни не добрались…

Война началась в Хомичах, в родной деревне Алексея Павловича Воробья со страшного громового обстрела. Снаряды перелетали через деревню с немецкой стороны, и некоторые упали на нее. Шесть домов сгорело. Среди них и дом родителей, а с ним запас зерна и свиньи… Слава Богу — хлев и гумно остались. Пришлось Павлу Алексеевичу и Марии Ивановне обустраивать под жилье сарай. Перегородили его, поставили печку — жить где-то надо. Своего коня пришлось отдать отступающему командиру Красной Армии, а взамен взять хромого, истощённого. Но потихоньку его выходили. Алеша сам водил коня на болото, на свежую траву. Без коня на селе тяжко.

Когда война кончилась Алексею было всего-навсего одиннадцать. Поэтому ничего героического он в эти годы совершить не мог. А вот смелостью соседского паренька тезки Алексея Шевчени восхищается до сих пор. Как-то нагрянули в деревню немцы с полицаями из Зинковцев, где они стояли отрядом. И приказали всем сдать оружие. Но люди затаились. Никто сдавать не побежал, хотя у многих оно было припрятано. Тогда стали выбивать дознание кулаками и дубинками. Мало того, что мужчин били, детей не пощадили. Особенно досталось подросткам.

Вот тот самый Алексей Шевченя, которому было уже почти пятнадцать, и не выдержал битья, сознался, что припрятал в сарае пистолет ТТ. Полез на чердак, и вынес полицаям завернутое в тряпицу оружие. Полицаи заподозрили паренька в связях с партизанами, собрались вести его в комендатуру. Но он неожиданно дал от них стрекача, причем выбил ногой свой пистолет из руки полицая. Вдогонку смельчаку понеслись вражьи пули. Однако хлопчик успел нырнуть в кустарник и — в лес. Долго жил у своих родственников в соседней деревне, пока вооруженные бандиты с повязками немецкой полиции не пустили по деревне слух — пусть вертается, не тронем… Но мальчишка вернулся не скоро, да и полицаям уже было не до него.

И еще одна памятная встреча Леши Воробья с врагом. Пас он коня на болоте. Было жарко. Постелил пиджачок на траву и прилег, задремал. Проснулся от звука работающего мотора. Рядом на дороге остановился легковой автомобиль. Вылезли два немца в кителях с коричневыми воротниками. Холеные, с брезгливыми лицами. Подозвали мальчишку. Один на чистом русском языке спросил, как проехать в Зинковцы. Алексей ответил. Что ему оставалось делать? Немцы залезли в машину и тронулись. Кажется, ну что такого важного в этой случайной встрече, чтобы ее помнить все семьдесят послевоенных лет? А запомнилось вот это высокомерное выражение холеных лиц, которые не считали за человека маленького белорусского хлопца. Теперь задним числом Алексей Павлович понимает, судя по коричневым воротникам фашистов, что это были видные члены нацистской партии.

Интересные и поучительные вещи иногда открываешь для себя, беседуя с человеком, который родился до войны. Боролись с оккупантами легионы патриотов в партизанских отрядах и в подпольных группах, а простая деревенская неубитая жизнь текла своим чередом по установленному веками порядку. Надо было пахать, сеять, кормить животных, убирать урожай, ткать рубашки и половики, нянчить и кормить детей. И оккупанты в этом порядке ничего не могли изменить, кроме как уничтожить деревню дотла. Да это было и не всегда в их интересах, ведь практически почти весь урожай они теперь забирали себе. Не говоря о том, что всегда могли бесцеремонно взять из крестьянского двора курицу или поросенка. Грабеж шел средь бела дня. И немцы, а особенно полицаи, не отличались щепетильностью…

А еще в весках в условиях оккупации рождались дети, и даже женились и выходили замуж, неугнанная в Германию молодежь собиралась на танцы, но везде теперь и на свадьбах, и на посиделках светились самодовольством и подозрительностью сытые морды полицаев. Прихвостни фашистов следили за тем, чтобы все шло по установленному гауляйтером Белоруссии порядку. Недовольных и протестующих стращали и вешали, били и расстреливали без сожаления...

Казалось бы, такой «порядок» ничего, кроме ненависти к его охранителям, вызвать в народе не мог. А вот Алексей Павлович вспомнил, как во время отступления немцев под натиском Красной Армии одна бабушка из их деревни вынесла вражеским солдатам среди ночи ведро воды и кружку. Словно сама замордованная ими крестьянская Беларусь преподала им урок христианской народной доброты, отвечая милосердием на все сотворенное ими зло. Немцы шли колонной, потные, запыленные, усталые парни пили воду и благодарили ее на своем ломаном, но таком понятном в тот момент языке. Некоторые кланялись…

Алексею Воробью повезло в военное лихолетье выжить. После войны ему удалось окончить семилетку в сельской школе, но основные уроки выживания и дальнейшей жизни ему преподали мать и отец. Вот и теперь, приближаясь к рубежу 82-х лет, уже обогнав их по возрасту, он все чаще вспоминает тех, кто подарил ему жизнь и преподал главные заповеди.

— Я вспоминаю своих родителей всегда сквозь слезы. Не могу удержаться. Мама у меня была жесткого характера, но справедливого. Она не терпела обмана и лжи. Совершил проступок, то честно в нем признайся, а не увиливай от ответа. Отец ей вторил: дети, лучше горькая, но правда. Как родители меня настроили, так я и жил…

— У меня мама была, как сейчас говорят, рукастая. Она ткала на кроснах половики, красивые, многоцветные, в узорах. Вязала шерстяные носки. И высший пилотаж в вязании тоже умела: вязала спицами мужские и женские перчатки. Кто вяжет, тот понимает, что это такое. И мои дочки Алла и Марина у бабушки рукодельничать научились. А от них уже переняли эту науку и внучки Наталья, Ольга и Светлана.

 — Мама навсегда приучила меня к чистоте. Каждые три дня заставляла менять рубашку. Костюм утюжить я никогда жене не доверял. Гладил его только раз в жизни, потому что ни разу его потом не смял и не запачкал. Это все материнские уроки.

Еще в оккупации приохотился Алексей к мастеровой работе, все вертелся около сельского кузнеца, и незаметно как стал его помощником. Сначала «подай — подержи», а потом — «давай сам!» Дядька Иван научил не только азам своего огненного дела, но и секретам мастерства. К примеру, сварке кузнечным способом. Три года у него учился. К семнадцати годам парень уже определился с профессией на всю жизнь. Мало того, что лошадь мог подковать и деревянное колесо в железо обуть, но и мелких работ для собственного удовольствия не стеснялся: кольца для девчат делал из медной трубки и польских медных монет...

Ребята в военные и послевоенные годы взрослели быстро. Только закончил семилетку, пошел устраиваться на работу в вагонное депо Волковыска. А был небольшого росточка, щуп­ленький. Сначала его на работу брать не хотели — очень уж мал. Но и очень уж настырным оказался — отправили в пункт техосмотра вагонов. Через полгода дали четвертый разряд слесаря. И работа была ответственная: подгонял подшипники на шейках колесных пар. И вот еще до армии за добросовестный труд был награжден знаком «Отличный вагонник Министерства путей сообщения СССР».

Выполнять священный долг каждого советского человека его призвали в 1951 году. Школа арттехслужбы в городе Алатырь Чувашской ССР. После годовой учебы присвоили звание младшего сержанта, научили диагностировать и лечить орудия. Белый халат, белые перчатки. За поршень откатного механизма голой рукой браться нельзя. К концу службы Алексей Воробей уже был опытным приемщиком продукции оружейного завода и на полигонах умел вернуть к жизни испорченное неумелым обращением орудие. И всегда с честью выходил из любой аварийной ситуации. В его военном билете — запись, которой он всю жизнь гордится: «В/ч 74292, орудийный мастер, командир отделения, 1951—1954 гг.».

В 1954 году демобилизовался. Но и месяц пушечному лекарю отгулять не дали. Вагонное депо почти слезно просило выйти на работу. Умелых людей не хватало на производстве, особенно сварщиков. Пришлось срочно, не покидая механического цеха, учиться новому делу. Научился вручную варить в местах с ограниченным доступом. Наваривал гребни на колесных парах и спайки буртиков с баббитовыми подшипниками. Для многих людей, для которых вагон — только средство передвижения, не больше, эти наименования мало что говорят. Но для слесаря по ремонту вагонов все тут более, чем ясно. Алексей Воробей выполнял самую сложную в механическом цехе работу. А за двадцать два года труда на железной дороге освоил все виды сварки — от ручной дуговой электросварки до сварки на полуавтоматах, сварки под флюсом, инвертором и на контактно-шовочной машине, и газосварку. Короче, работал на всех аппаратах, которые только существуют в промышленности. Стал не просто мастером, а волшебником электрической дуги. Его сварной след всегда можно было узнать по особому почерку. Аккуратный, точный, без брызг по краям. Сварка на всю жизнь. На сварном шве Алексея Павловича Воробья металл уже не поржавеет и не разойдется.

Его дочка — известная в нашем городе мастерица, руководитель детского образцового театра моды «Спадчына» Алла Алексеевна Сурминова рассказала мне такой случай. Пришлось ей как-то по делам заглянуть на завод КСОМ и увидеть, как работают молодые сварщики.

— Что же ты кругом набрызгал? — обратилась она к одному из них.

— Ничего, я потом подчищу, — откликнулся тот.

— А вот мой отец бы сказал, что это плохая, некачественная работа…

— А кто ваш отец?

— Воробей…

— О-о! Да я сам у Алексея Павловича учился! Мне до него, как до Бога…У него не сварной шов, а кружева…

Славная память о редком мастере сохранилась не только на железной дороге, где он проработал двадцать два года, но и на мясокомбинате, и в автопарке, где он уже работал, находясь на пенсии. Что ж, это мастеровому человеку не возбраняется, если ещё есть сила, а руки просят работы. И весь дом, где он теперь в одиночестве живет, и садик вокруг него обихожены этими же руками.

И в то же время он не одинок, потому что днем и вечером Алексею Павловичу не дают скучать дочки Алла и Марина с зятьями, да и внучки Наталья и Ольга деда не забывают. Светлана же устроилась в Минске и, увы, в доме деда редкий гость. В праздники и выходные дом полнится звонкими и напористыми голосами, которые не позволяют Алексею Павловичу предаваться унынию. А пятерых правнуков, которых подарили ему внучки, Алексей Павлович при случае навещает уже сам. Но год назад в доме было еще веселее, потому что откликалась на все эти голоса еще одна живая душа, его ласковая и внимательная Надя, Надежда Константиновна. Шестьдесят лет вместе — это настоящий подвиг любви и верности, хвалиться которым перед чужими людьми как-то не принято.

Алексей Павлович вспоминает:

— Когда вернулся из армии, родители как с ножом к горлу — женись да женись! Даже требовали. Я их как мог успокаивал. Я долго ходить в женихах не буду. У меня на это времени нет. Как найду себе пару — сразу распишусь. Так оно и вышло. Сходил с братом в соседнее Запрудье на танцы. Брат для меня заранее эту девушку присмотрел. Показал мне ее. Веселая, общительная, и ростом как раз для меня. Пригласил на танец, и только ее коснулся — меня как током ударило: точно, моя. Потом вызвал ее из клуба на крыльцо. И сразу ей: «Пойдешь за меня?» Отвечает без раздумья: «Пойду!». Я удивился ее ответу. А почему сразу согласилась? А она: «А я гадала, за кого мне идти. Выпало твое имя!». На другой день пошли в сельсовет — расписались. Так Надежда Чергейко стала Надеждой Воробей. В тот же день привел ее к родителям: «Знакомьтесь, это моя жена!». Те только ахнули. Как это так — не гулял с ней, не ухаживал? А я им: «Как вам обещал, так оно и вышло!».

Говорят, что хорошая дружная семья — это надежный тыл для человека. А верная заботливая жена — левая рука для мужчины. Одной правой рукой, какой бы умелой она ни была, никакого дела не сладишь. Особенно же дела, требующего точного глазомера и сноровки. Сейчас Алексей Павлович понимает, что в красивые и качественные росчерки его электродов по металлу вложена та бережная и внимательная ласка, которую он получал в семье от любящей его Наденьки.

Кажется, совсем недавно вместе с ней и дочерями-школьницами он выходил в Первомай и в День Победы на митинг в сквер Памяти. Улыбки и рукопожатия друзей, радостное настроение ветеранов, блеск орденов и медалей на их груди, трепещущие на ветру флаги, бодрый марш, побуждающий идти в ногу с товарищами, — это праздник, которого мы и теперь ждём.

Новое время, новые праздники, может быть, не менее торжественные и многолюдные.

Но этот выше всех других! Потому что не даёт в нас погаснуть всенародной памяти и благодарности дедам и прадедам, чья молодость совпала с Великой Отечественной войной. И они отдали ради нашей свободы от рабства иноземным завоевателям не только свою молодость, но и саму жизнь. И это Алексею Павловичу Воробью, как и другим детям вой­ны, забыть невозможно.

Георгий Киселев.