Взгляд в прошлое

Итак, Сидельники — это населенный пункт в Подоросском сельсовете, расположенный в 30 километрах от Волковыска и в 120 — от Гродно. Деревня вытянута вдоль реки Зельвянки, где расположена плотина мини-ГЭС и запруда. Местная дорога соединяет деревню с Подороском. К слову, в двух километрах от Сидельников находится деревня Рачки, территориально относящаяся к Пружанскому району Брестской области. Местные люди рассказывают, что во время Великой Отечественной войны именно эти две деревни хотели сжечь солдаты отступающей немецкой армии. И за связь с партизанами, и от злости, что приходится отступать. Даже сарай подожгли в таком месте, откуда огонь стопроцентно пошел бы по всей деревне. Но, несмотря на раннее утро, сельчане заметили пожар и потушили его.

Перейдем, однако, к более раннему периоду. Первое официальное упоминание (письменное) о местечке под названием Сидельники относится к 1532 году. В то время оно входило в Великое Княжество Литовское, относилось к Волковысскому повету и, предположительно, представляло собой дворянскую усадьбу, окруженную мелкими деревнями. В результате третьего раздела Речи Посполитой Сидельники оказались в составе Российской империи. В 1796 году здесь проживало 35 семей, причем все они принадлежали к шляхте. Рядом находилось еще три богатых имения, носящих аналогичное название. Одно принадлежало Иосифу Ельцу, второе — братьям Бенедикту и Николаю Равенским, третья — Антонию Щигельскому. Такая вот шляхецкая (по местному — панская) деревня была, которая имела общее название — Сидельники. Почему так названа, точно неизвестно. Как неизвестно и первое правильное написание — Сидельники или Седельники. Даже в современных источниках одни через «и» пишут, другие — через «е». Одна из распространенных версий гласит, что в этом месте изготавливались лучшие в округе седла. Существует также мнение, что в поисках уединения после ранения здесь первым построил себе жилище богатый парализованный помещик. Он никуда не выходил, то есть «сидел» в своем поместье. А нынешние сельчане уверяют, что «сидели» в этом благодатном месте помещики, паны, попы и прочая знать. Крепко за него держались, не выгнать было. Потому и Сидельники.

В 1842 году своеобразная деревня перешла во владение Корчицев, а в пару лет спустя, примерно в 1845 году ее выкупил шляхтич (в народе — пан) Тадеуш Владычинский из имения Владычин под Полоцком. С тех пор принадлежность местечка не менялась. Последним владельцем здесь был Мирослав Владычинский, которого до сих пор помнят жители Сидельников. В 1897 году в деревне-усадьбе проживали и паны, и священнослужители, и простые сельчане, то есть обслуживающий персонал. Функционировали в то время водяная мельница, сукновальная мастерская, дети прислуги имели возможность учиться грамоте в помещении, отведенном под школу, а верующие — посещать появившийся здесь храм.

Про православную церковь Параскевы Пятницы, построенную в 1872 году, расположенную у самой дороги, на окраине сидельницких земель, много разных слухов ходит. Например, сельчане говорят, что храм на этом месте был построен в 1008 году. Никто и ничто не может подтвердить этот факт. Впрочем, и опровергнуть его полностью тоже невозможно. Ибо построен православный храм на фундаменте бывшей деревянной униатской церкви, про год основания которой никто ничего сказать не сможет. Кроме того, что она была. Косвенным подтверждением давности основания можно считать старинные могильные надгробия, на которых стерты временем и даты, и имена.

По Рижскому мирному договору 1921 года Сидельники попали в состав межвоенной Польской Республики, территориально деревня принадлежала Волковысскому повету Белостокского воеводства. С 1939 года — в составе БССР. В 1947 году был организован первый колхоз. Примерно в это время в состав Сидельников начали входить многие близлежащие деревеньки, такие как Гиричи, Тодросы, Залесени и другие. В 50-е годы прошлого века на протекающей вдоль деревни реке Зельвянке была построена гидроэлектростанция.

Согласно переписи населения, в 1970 году в деревне проживали 290 человек, в 2000-м — 130, в 2004-м — 134, в 2011-м — 72, в 2015 году — 29 человек. Сейчас осталось лишь 20 сельчан, преобладающее большинство которых — пенсионеры.

Как и все населенные пункты района, деревня была под оккупацией и войск кайзеровской Германии, и войск польских. А в 1941 году попала в самую страшную за всю историю оккупацию — немецко-фашистскую. В войну погибли 20 сельчан.

От дворянского имения сегодня сохранились остатки нескольких хозпостроек и часть панского парка с редкими породами деревьев. В неизменном виде дошла до наших дней церковь, в которой регулярно проходят богослужения.

Не летит журавль наудачу

О чем мечтали Степан и Степанида Шибайло, приехав в наш район, чтобы батрачить на сидельниковского пана Владычинского? Да ни о чем. Не до мечтаний было. Ими двигало единственное желание — не умереть с голоду вместе с малолетними детьми. Слухи про пана Мирослава до соседней области доходили. Мол, не издевается над батраками, жилье дает, кормит сытно, корову семье в пользование предоставляет. И даже хвалит иногда тех, кто хорошо работает. Это оказалось правдой.

— Я был младенцем, братья тоже невелики. Рассказывала мама, что поселили нас в панский «чварак» (это дом для «паробков» типа общежития). Папе поручили заниматься слесарным делом, мама помогала по хозяйству. Однажды упало дерево и раздавило отцу ногу. Его отвезли в больницу, но спасти не смогли, так как началось заражение крови. В 1939 году он умер. Ему было 39 лет, а мне — 6. Помню, как сразу наша жизнь изменилась — голодно стало, холодно, — вспоминает сын батрака Михаил Степанович Шибайло. И добавляет:

— Пан есть пан. Что тогда, что теперь. Пашешь на него — вроде и ценит, а нет — уходи ни с чем и выживай или умирай — ему все равно. Недавно знакомый с Польши приехал, на заработках там был у нынешнего «пана». Работал тяжело и много, получал по тамошним меркам мало. Замечаний не имел. А однажды у него голова закружилась, присел на минутку. Увидел хозяин и говорит, что, мол, ты чего сюда приехал? Сидеть? Мне таких работников не надо. И причину даже слушать не стал. Вот такие они, «паны».

Через год после смерти отца мать Михаила вышла замуж за мужчину много старше себя, глухого и нездорового. Зато земля у него была, да и человеком он был хорошим. Отчима звали Максим. Так и жили в маленькой хатенке двое взрослых и пятеро детей, обрабатывали небольшую полоску земли. Двери в доме были на две части разделены — одна входная, а вторая служила дымоходом, так как печь топилась по-черному. Окошки были малюсенькими.

Когда началась война, Миша, по его собственным словам, был «падшпаркам» восьми лет от роду. Отчим мальчика одним из первых в деревне узнал, что началась война. Первым делом приказал Мише спрятать лошадь в лесу:

— Веду я коня по ржаному полю. А сверху немецкий самолет медленно так летит и низко. Мне было страшно, я прибавил шаг, почти побежал. Тогда немцы начали палить из пулемета. Теперь думаю, не хотели они меня убивать, просто упивались моим страхом. Так сказать — развлекались. Стреляли до тех пор, пока мы с лошадкой не скрылись в лесу.

Михаил Степанович говорит, что немцы местное население «в грош не ставили», к животным относились с большим уважением. Они могли забрать в семье последний кусок хлеба, могли приказать отдать похлебку корове, если считали животное голодным. Себе же в питании не отказывали — поесть любили много и вкусно. С учетом того, что деревня была партизанской, то местному населению кормить приходилось и партизан, и немцев. Сами же зачастую голодали. Чтобы иметь продукты питания, шли, бывало, на обман:

— Свинча кололи в ночное время, смолили в лесу, разбирали и прятали в мякине. Потом шли к солтысу (старосте) и говорили, что ночью приходили партизаны и забрали порося. Наш солтыс все понимал, он был добрым и порядочным человеком, а потому передавал эту информацию немцам, как истинную правду. Знал, что если те узнают про обман, то накажут и хозяина, и хозяйку.

Вспоминает Михаил Степанович один из самых трагических случаев, произошедших в их деревне. Убили немца. Кто, почему, за что, было неизвестно. Вероятно, партизаны. Но обвинили в этом двух его односельчан — Сашу и Володю. Ни один из парней не был виноват, это было известно всем. Но молодых мужчин расстреляли. Как голосили их вдовы и дети, долго вся деревня помнила:

— У Саши двое малых детей было, девочки Надя и Валя. Вскоре после трагедии и жена его умерла, и мать. Дети остались сиротами, их забрали в детский дом. Дочь Володи жила в деревне.

Когда закончилась война, Михаил Степанович отслужил в армии, вернулся в родную деревню, пошел работать в колхоз. Был кузнечных дел мастером, любил это дело, работал без нареканий. Потом перешел в сельскохозяйственную бригаду. Работал на поле, строил местную ГЭС и другие объекты. Имеет грамоты и награды за труд. В жены взял понравившуюся односельчанку Ольгу Кухарчик. Много счастливых лет прожили, построили дом, воспитали достойными людьми сына Николая и дочь Таису. Уже нет в живых жены, но дети навещают отца часто. С внуками его и правнуками. Недавно приезжали с многочисленными подарками, поздравляли папу с 88-летием:

— Я родился 1 апреля, может оттого такая у меня жизнь была, что скажи кому — не поверит, — с улыбкой подводит итог прожитым годам мой собеседник.

Не получилось жизни без потерь

Алексей Александрович Кухарчик — швагер первого героя этой заметки. А теперь, когда «на ўсю вёску ён ды я», то и лучший друг. Часто собираются мужчины вместе, прошлое вспоминают, о настоящем рассуждают. В будущее, правда, не заглядывают. Особенно Алексей Александрович. Не может уже там быть того, что порадует. Да и расстроить его вроде уже ничем не получится. Потому что все невзгоды, которые может преподнести жизнь, случились. Как, впрочем, и счастье, которого тоже было в полном достатке.

Кухарчики — местные во многих поколениях. Род уважаемый за ум, трудолюбие, доброту, гуманность. Алексей Александрович — один из лучших представителей этого рода.

Его семья имела землю, а потому не бедствовала. Все у них ладилось, рос мальчик в атмосфере любви, достатка, уважения. Очень любил отца и деда, хотел во всем на них походить. Мечтал пахать поле с папой, рыбачить, ходить в походы. Все бы так и было, если бы не война.

Когда началась проклятая, Алеше было 5 лет. Он помнит день, когда отец уходил из дома. Помнит его руки, прижимающие сынишку к груди. Мальчик не все до конца понимал. Но знал, что отец идет воевать. И гордился этим:

— Сначала отец был связным в партизанском отряде, а потом ушел на фронт. Письма слал. Я, уже повзрослевший, ждал их с нетерпением. Так же, как и мама. Последнее письмо от папы пришло в конце апреля 1945 года. Он писал, что находится около Берлина, идет на штурм Рейхстага. Это было последнее от него известие. Потом нам сообщили, что Александр Лаврентьевич Кухарчик пропал без вести. Так мы и не узнали, где, когда и как он погиб, в каком месте покоятся его останки.

Про войну мужчина не слишком любит говорить. Уверяет только, что все силы надо приложить, чтобы больше этот ужас не повторился:

— В любом случае проигравшие становятся рабами. Если не физическими, то нравственными. Немцы, даже не став хозяевами, относились к белорусскому населению крайне плохо. Они не хотели, да и не могли понять, что мы другие. А что было бы, если бы победа была на их стороне? Даже подумать страшно.

Смерть отца стала для семьи тяжелым ударом. Особенно в духовном плане. Правда, на быту это не особо сказалось. Потому что дед Алексея, Лаврентий Осипович, был исключительным человеком. Именно про таких говорят: «за ним, как за каменной стеной». Алексей закончил 4 класса в панской усадьбе, а потом, по своему желанию и по дедовскому совету, продолжил учебу в Подоросской школе. После восьмого класса поступил в техникум, получил специальность электрика:

— У нас как раз ГЭС на реке построили, так что рабочее место меня ожидало.

Позже он стал главным энергетиком, сначала в своем колхозе «Сидельники», а потом в объединенном «Родина». К слову, колхоз «Сидельники» долгое время был лучшим в районе по многим (иногда — всем) показателям, относился к числу колхозов-ударников. Большая заслуга в этом и Алексея Александровича Кухарчика. Когда произошло слияние с «Подороском», он уже был на пенсии.

В жены он взял соседскую девушку Злату, брак с которой был предопределен судьбой:

— Наши родители с малых наших лет прочили нас друг другу. Мы росли и понимали, что и сами этого хотим. Она ждала меня из армии. Поженились мы после окончания учебы. Злата тоже получила образование, стала бухгалтером.

Алексей Александрович вспоминает те годы, когда они были молоды и счастливы, когда деревня была зажиточной, веселой, многолюдной. Молодежи было много, детей. В редком доме по два-три человека, чаще — 4-5 и более. Что ни выходные — то свадьба, то крестины, то проводы. Отмечали, как правило, всей деревней.

Алексей и Злата воспитывали двоих сыновей — Николая и Анатолия. Дети росли послушными, радовали родителей отличными отметками, хорошим поведением, разносторонними увлечениями. Как и все родители деревенских детей того времени, Кухарчики мечтали о городской доле для своих детей. Так и получилось. Но немного радости сей факт принес родителям.

— Обоих сыновей уже нет в живых. Коля служил в Афганистане, вернулся невредимым, жил в Одессе, очень любил путешествовать. Однажды, возвращаясь из Югославии, попал в аварию и погиб. Похоронить получилось на своем кладбище. Толя, после окончания Гомельского железнодорожного института (сейчас это Белорусский государственный университет транспорта) и аспирантуры, преподавал в этом учебном заведении. Недавно умер от сердечного приступа, — в глазах отца слезы. Эта потеря сильно подкосила и его здоровье, и, особенно, здоровье его любимой жены, которая сейчас практически не выходит из дома.

Но жизнь продолжается. И род Кухарчиков тоже — две внучки Алексея Александровича и Златы Ивановны унаследовали лучшие фамильные качества.

Не быть славянам арийцами

Жилище пожилой супружеской пары Генриха Юзефовича и Леокадии Людвиковны Александровичей расположен как раз напротив церкви. Ухоженный двор, уютный дом. Семейный стаж — 62 года.

Когда-то давно дружили родители Генки и Ледзи:

— Я к другой девушке в Конюхи ходил. Когда отец узнал об этом, то сказал, мол, познакомлю тебя, сынок, с такой девчонкой, что ты ахнешь и влюбишься. Так и получилось, как он говорил. Только теперь я бы тот хутор, куда отец меня для знакомства привел, за сто километров обошел бы, — с нарочитой злобой говорит пожилой нынче мужчина. Его жена на это внимания не обращает. Привыкла к своеобразному юмору своей второй половинки.

Они оба родились и росли на хуторах. Он — около Сидельников, она — около Зеленевичей Пружанского района. Неполных два километра, которые отделяли их друг от друга, парень преодолевал за 5 минут. Поженились. Построили в Сидельниках дом и стали жить-поживать и добра наживать. Сейчас говорят, что главное добро — это их шестеро детей (три сына и три дочки), девять внуков и одиннадцать правнуков. Причем внуки и правнуки еще будут. Ибо главной родительской мечтой является женитьба одного из сыновей, Виктора, пятидесятилетнего холостяка. Так как дети Александровичей привыкли исполнять желания родителей, то есть большая вероятность, что знакомство с новой невесткой в этом году произойдет.

Много воспоминаний есть у супругов, но детские остаются самыми яркими. Возможно потому, что все они связаны с войной, то есть с явлением, которое противоестественно для людей в целом. А для детей — особенно.

Генрих Юзефович и Леокадия Людвиковна делились воспоминаниями, которые живо напомнили мне выдержки из архивных документов Нюрнбергского процесса:

«Мы народ господ и должны жестко и справедливо править... Я выжму из этой страны все до последнего... Мы должны осознавать, что самый мелкий немецкий работник расово и биологически в тысячу раз превосходит местное население». (Эрих Кох, рейхскомиссар).

«Славяне должны работать на нас, если же они нам больше не нужны, пусть умирают. Прививки и немецкое здравоохранение посему излишни. Славянская плодовитость нежелательна, пусть они используют презервативы или делают аборты, чем больше, тем лучше. Образование опасно. Достаточно, если они будут уметь считать до ста. Самое большее, что допустимо — образование, дающее полезных нам наемников». (Мартин Борман, начальник партийной канцелярии Национал-социалистической немецкой рабочей партии).

И тому подобные речи и записки немецко-фашистских оккупантов. Судите сами, почему.

Рассказывает Генрих Юзефович:

— Дед мой отпустил собаку на ночь. Утром прибежала она с подстреленной лапой, а следом за ней — немец. Отругал деда перед всеми, ударил и штраф взял. Они, немцы, как только пришли в деревню, на всех местных собак повесили ошейники с номерами. Хозяева «по полной» получали, если собака вела себя не так, как хотелось немцам.

— Однажды вел сосед коня, чистого, ухоженного. Немец ему навстречу шел. Остановил, похвалил, что животное в таком состоянии. А потом приказал отвести в сарай, где другая скотина стояла. И там обнаружил грязную корову. За это того хозяина так «гумой» избили, что он пару дней ходить не мог.

— Били немцы наших людей за любой, не соответствующий их понятиям поступок. Однажды немец увидел, что молодой парень перочинным ножиком соскребает кору на сосне. Приказал отлупить парня плетками и штраф выписать.

— Если было подозрение, что кто-то связан с партизанами, расстреливали без дополнительных выяснений. Часто солтыс спасал людей. Очень умный был. Много людей избавил от верной гибели. А сам выдавал партизанам планы немцев. Непонятно, почему немцы безоговорочно ему доверяли.

Леокадия Людвиковна жила в другом месте, но отличия в поведении немцев не видит.

— Везде лютовали, — говорит.

Окруженные им со всех сторон лесом хутора Коноплиско были надежным опорным пунктом для партизан: здесь они останавливались на привал перед выполнением боевых заданий, получали необходимую информацию, запасались продуктами. Немцы понимали, что хуторяне помогают партизанам, поэтому обыски проводили если не два раза в день, то один раз точно. Правда, безрезультатно. Тем не менее, люди страдали, потому что в связи могли обвинить и безосновательно.

Рассказывает Леокадия Людвиковна:

— У соседей была дочка — умница и красавица. Когда мать ее ушла из дома, пришли немцы и в упор застрелили девушку. Говорили, что за связь с партизанами. Хотя никто не видел, что она как-то была с ними связана.

— Мама рассказывала, как заставили однажды смотреть акт наказания за предполагаемую такую связь. Вывели во двор всю семью и начали по очереди расстреливать. Там было много детей. Последний маленький ребенок плакал на руках у матери, а немец подошел, ее голову повернул так, чтобы видела, и выстрелил в дитя. А потом взрослых расстреляли.

Подобная участь ожидала и ее семью, но пронесло:

— Однажды утром к нам в окошко постучал незнакомец, сказал, что он командир партизанского отряда, и попросил «перекантоваться» на нашем гумне. У нас оно просторное было, широкое, со скирдами необмолоченного жита. Спрятаться там было легко. Мама сварила чугунок супа и понесла, чтобы покормить людей. Приходит и говорит, что там 65 человек. Так она весь тот день суп для них варила. Зато потом, когда опасность миновала, все эти молодцы выстроились по обе стороны двора и в знак благодарности спели нам «Катюшу».

Светлана КУХАРЕВА