Певунья - Новости Волковыска и района, газета "Наш час"

Электронная подписка на газету Наш час

Суббота, 28 Октября 2017 00:00

Певунья

Перестали люди петь за работой. Да и как запоешь в цеху, где все трещит или гремит, или на автоматической линии, где ты превращен в наблюдающий за процессом робот, или за рулем машины, где тебе некогда оторвать глаз от дороги, а рук от руля, а вместо тебя ревет радио?

Вот об этом, об исчезновении песни из нашего трудового и домашнего обихода хорошо написал современный белорусский поэт Марьян Дукса. Я с удовольствием его всегда переводил на русский язык.

 

Молчанием душа удручена,

звучат не часто песенные строфы.

Что ж так заглохли наши вечера,

как после всепланетной катастрофы?

 

Под солнцем иль под звездною рекой

душа глуха к минорам и мажорам,

засыпана словесною трухой,

утомлена дешевым разговором.

 

Не мило ей и сытое житье,

взлететь над ним —

напрасны все попытки.

Не могут нынче всколыхнуть ее

заморские иль местные напитки.

 

Она погибнет, если не поет,

и воскресить ее тогда так трудно.

Беда стране, где не поет народ,

собравшись вместе в праздники и будни.

 

Собравшись вместе в праздники, мы иногда все-таки еще что-то поем. Освободившись от мирских забот, душа просит выхода в песне. Тут мы ее отпускаем на волю, и она тотчас же устремляется к тем песням, которые впервые услышали от старшего поколения в детские годы, в юности или молодости. Уж они-то пели! И в поле, и за веретеном, и за столом.

Но счастливы семьи, в которых песня — друг семьи.

Такой и была семья Валентины Терентьевны Ампилоговой. Пели и родители, Терентий Федорович и Евфимия Михайловна, и сестры Валентины — Прасковья и Екатерина, и даже брат Николай.

— Папа с мамой очень любили песню «По диким степям Забайкалья», о бродяге, который переплывает Байкал, вырываясь на свободу из рудников, где отбывал ссылку. У мамы был очень высокий голос, а у отца — баритон. Очень красиво пели. Они познакомились и поженились в Сибири, куда были сосланы их родители, то есть, мои деды с бабушками. Там родились и мои сестры с братом.

С такой грустной предистории своего появления на свет и началась наша беседа с Валентиной Ампилоговой, известной певуньей нашего города.

— А я, младшая, родилась уже в селе Ухолово, в Подмосковье в 1937 году. Отец работал на литейном заводе, мать вела домашнее хозяйство. Годы были голодные. Отец, чтобы спасти семью от голода, решил переехать в хлебные места. И меня в восьмимесячном возрасте родители перевезли на Кубань, в совхоз с живописным названием «Сад Гигант», и там мы поселились в бараке. Отец стал работать в совхозных садах и на ягодных плантациях.

Сад ужаса

Жизнь наша здесь потихоньку налаживалась. О голоде мы забыли. Но началась война, и отец ушел на фронт. К нам пожаловали завоеватели. Когда фронт откатился к нашим местам, начались бомбежки. Помню, однажды сильно бомбили, и нас, ребятишек, мама прятала в погребе. А нам так хотелось посмотреть, как летают самолеты. Мы их до этого и не видели. Не понимали, что сверху летит смерть, сыплются осколки, а земля вздымается от взрывов. Но и в погребе слышались глухие удары. А когда бомбежка закончилась и мы вылезли на свет Божий и посмотрели вокруг, то стало страшно. Разваленные дома. Дымящиеся воронки. Разбросанные деревья. А иные стояли на своих ветвях корнями в небо. «Сад Гигант» превратился в картину ужаса…

Немцы на Кубани стояли недолго, с июля 1942-го по февраль 1943-го, но показали полную жестокость по отношению к людям. Тех, кто был видным человеком при советской власти, расстреляли, а народ застращали. Особенно свирепствовали в столице Кубани — в Краснодаре. Как я потом читала, мученической смертью погибли 13 тысяч жителей города. Около семи тысяч горожан умерли в душегубках. Фашисты впервые применили их в Краснодаре.

Новая власть заставляла маму выходить на работу. Помню, согнали всех, кто жил в бараке, в одну комнату и прочитали нам немецкий приказ работать на новую власть, как раньше работали на советскую. Однажды зашел к нам военный румын (румыны воевали на стороне Гитлера). Мы, дети, сидели на подушках, а мама несла от печки горячий чугунок с мамалыгой, и, помню, как румын приказал: «Матка, иди сено грабить (ворочать)!». Мама сказала: «Ну куда я от них пойду?» и показала кивком на нас, детей. Румын хлестнул ее плеткой по лицу так, что оно залилось кровью, но чугунка она не выпустила из рук. А выпустила бы — обварилась, или кто-то из нас. Мы все страшно закричали. Он вышел. Мы услышали лай нашего Шарика и следом выстрел. Сорвал негодяй зло на беззащитной собаке…

Тяжко было жить. Все время хотелось есть. Мама как могла старалась нас хоть чем-нибудь накормить. Уже после освобождения привела в наш двор корову. Мимо гнали стадо коров, так она уговорила тех, кто их охранял, отдать одну ей, чтобы детей спасти.

Отец вернулся где-то в сорок третьем году, уже немцев не было. Его комиссовали, потому что на правой руке не было трех пальцев, от среднего к мизинцу. Потом мы переехали ближе к Анапскому району, отец устроился на железную дорогу сопровождающим составы. Они шли через Керченский пролив. Мосты в то время все были деревянные, и он садился на паровоз и следил за всем поездом, пока он не переедет мост. И тут возле станции Протока до 1949 года мы жили уже в землянке, недалеко от Славинска на Кубани.

Немцы, уходя с Кубани, немало гадкого натворили. Завалили и порушили все колодцы. Воду приходилось возить домой из речки Протоки, и летом, и зимой. Возили ее все вчетвером. Сестры и Коля впрягались в тележку на двух колесах, а меня ставили на саму тележку, чтобы я держала два бочонка и не давала им упасть. Было очень тяжело и холодно удерживать бочонки, особенно зимой, когда они становились скользкими ото льда. Бывало, что я падала на тележке. Они смеются надо мной, а я плачу…

Сны разные из детства вижу. И как на тележке еду, и как в подвале с матерью прячемся от немецких бомб, и многое другое грустное и скорбное. А один сон, хоть и случается редко, но приносит необъяснимую радость. Вижу я, как мама бежит по полю к нашему поселку от хутора «Веселая горка», волосы разметались и что-то кричит. Мы, дети, знаем, что она в это утро поехала на рынок в Краснодар и вот привезла какую-то новость, которую невозможно сдержать в груди. Рядом со мной стоит Коля, я слышу его тревожный голос: «Ну, что-то случилось!». Тревога одолевает и меня. Но вот мать приближается, и мы, дети, наконец-то разбираем, что она кричит, а кричит она, без конца повторяя, всего два слова — война кончилась!

Люцерна, волки и ежи…

Слушаю этот неторопливый рассказ со многими паузами и понимаю, с какой горечью дается моей собеседнице погружение в прошлое.

Теперь у многих более молодых наших сограждан, увидевших свет через двадцать, тридцать и более лет после Победы, порой такие рассказы вызывают недоумение, и даже недоверие. Неужели были такие времена, когда в колхозе работали за пустые, ничем не обеспеченные трудодни, когда самым большим развлечением после работы было слущание патефона или танцы в сельском клубе под баян или немецкий аккордеон? Почему немецкий? Да потому что аккордеоны наши солдаты привозили из поверженной Германии в качестве трофеев. И русские гармонисты быстро овладели этой заграничной диковиной. И в совхозном поселке тоже нашелся добрый молодец, который научился играть на аккордеоне. Валентина Терентьевна помнит его только по фамилии — Тамбуров. И как же хорошо пелось под игру этого самородка. Любые песни подбирал по слуху. И те, что пели Русланова и Шульженко, и те, что пели мать с отцом…

Школу Валентине окончить не удалось. Такая вышла ситуация, что пришлось матери послушаться. А мать не пустила сдавать экзамены за седьмой класс и сказала: «Вон ты какая вымахала! Бери цапку и беги, записывайся к Паше в звено и работай!». К этому времени самая старшая сестра Прасковья уже была замужем и три года в совхозе работала.

Бедно жили, сытыми никогда себя не чувствовали, носили то, что осталось от довоенной жизни. Пока война была, как-то терпели нужду и голод. Но вот война миновала, а достатка в семье не прибавилось. Как рассказывет Валентина Терентьевна, с сорок пятого по сорок седьмой годы жилось так же голодно, как и в войну. Оттого-то и подкрался к ослабленной матери и детям туберкулез. Ее вместе с Валентиной и Николаем положили в больницу в краевом центре. Три месяца там лежали…

Пока находились на лечении, мать бережливо собирала свои недоеденные кусочки хлеба в сумочку, урезала свой рацион для детей. А когда вышли из больницы, случился казус необъяснимый. Сидели они в скверике, подошел к ним благообразный старик с бородой,  отозвал маму в сторонку и о чем-то с ней поговорил. И мама своими руками отдала эту драгоценную сумочку незнакомому старику, очень удивив своим поступком детей. «Ему еще хуже, чем нам», — объяснила она свой поступок. Детей учат добру и порядочности не словами…

Родители в эти голодные сороковые как могли старались поддержать детей, особенно младших, то есть Николая и Валентину. Мать ездила в Краснодар, меняла что могла из вещей на мыло, сахар, продукты. Она хорошо вязала носки и варежки. Часто ездила в ближайший городок Темрюк, где меняла на рыбу пшеницу и кукурузу. Ездила — это мягко сказано. Вставала на подножку вагона с тяжелой сумкой и так на подножке и доезжала при любой погоде до Темрюка и обратно.

Катя тоже не доучилась до седьмого класса. По совету отца пошла работать на железную дорогу обходчицей, потому что кроме денег там еще приплачивали за труд и пудом муки на месяц. Труд вообще-то не женский. Но когда в доме голодно, за любую работу брались.

А дальше Валентина продолжает:

— Как-то мамы дома не было. И хозяйкой за нее осталась Катя, придумывая, как накормить семью. Кто-то ей предложил на работе: «Ты возьми, Катюха, люцерны и подмешай ее в муку, больше теста получится». Она так и сделала. Мы с Колей с удовольствием уминали эти лепешки, а потом нас как начало рвать! По земле катались, нас наизнанку выворачивало. И в это время приходит в землянку папа. Что у вас происходит? Да разве можно люцерну есть, от нее коровы дохнут. Лучше бы ты, дочка, из муки кулеш сварила!».

Всегда хотелось хоть чем-то заполнить пустые желудки, набить голодные рты. Ели еще недозрелые яблоки, все, что росло в траве и казалось нам съедобным. А яблони и другие плодовые деревья всегда охранялись. Сторожа палками гоняли детвору. Было большим искушением полакомиться шелковицей. Она в августе уже была спелая. Мы с Катей от голода не пухли, а вот Коля опухал. Пошли мы раз в колхозный сад шелковицу поесть. Брат залез на дерево отрясать ягоды. Незаметно подкрался сторож, заругался на нас. И Коля от испуга неудачно спрыгнул, да так, что опухшие ноги у него полопались и долго потом кровили, не заживали…

Однажды прихожу домой из школы — чем это так вкусно пахнет? — «Это мясо, в совхозе поросенка закололи, и нам немного дали!». — «А ты будешь кушать?» — «Буду». Мама не ела сама, все нам с Николаем отдала. Лишь потом я узнала, что они с отцом ловили ночью ежей, и в казаночке их тушили. Мы с Николаем жир и мясо ели. А ежиный жир, как мы позже узнали, очень был полезен для лечения легких. И мы вылечились окончательно от последствий туберкулеза. И кашель у нас прошел. А вот мама не вылечилась…

Мне песня выжить помогла

Валентина Терентьевна тяжело вздыхает. Нелегко ей даются воспоминания. Мало там радостных минут и даже мгновений. Порой и слезы у нее наворачиваются. Ведь не чужую интересную жизнь читает глазами, а свою собственную — сердцем. Я слушаю ее и думаю, что, может быть, это я поступаю бессердечно, принуждая ее вспоминать то, что она хотела бы забыть навсегда.

— Я не знаю, почему я так долго живу, — продолжает она. — Мама и папа умерли в возрасте всего шестидесяти лет. Мама заработала себе туберкулез. Она рожала четырнадцать раз, а выжило только четверо. Папа еще до войны на литейном заводе получил травму. Металлическая болванка ему пробила голову, он долго лежал в больнице, потом его отправили в Крым для лечения. Когда он с войны пришел, сразу же начал строить саманный дом. Мы в него перешли из землянки в 1949 году, а в 50-м папа уже умер. Надорвались от тяжкой жизни мои бедные родители, старались нас, малых, спасти от болезней и смерти. Кажется, такая жизнь была, что не до песен. Но именно от них я научилась петь. Бывало, так запоют, что аж сердце из груди просится на свободу. Особенно на праздники любили петь разные церковные песни, вот эту на Рождество: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума…». Я с сестрами им подпевала. К сожалению, сестры и брат на земле тоже долго не задержались…

Школу я на Кубани так и не окончила. Катя по почте познакомилась с милиционером из Магадана, уехала к нему и вышла замуж. Брат работал в карьере. Шел 1954 год. Я уже работала на железной дороге обходчицей вместо уехавшей Кати. А через год меня сестра попросила, чтобы нянькой с ее детьми сидела. И мы с мамой поехали поездом до Хабаровска, а потом самолетом до Магадана… Помогла я сестре с детьми, а потом стала свою жизнь устраивать. Пошла официанткой в столовую воинской части, а через три месяца в связь устроилась доставщиком телеграмм, сортировщицей, а потом освоила телетайп и работала телеграфисткой до 1975 года и ходила в вечернюю школу. Вот в ней и познакомилась с бравым бойцом пожарной охраны Анатолием Ампилоговым, три года мы с ним дружили, пока не поняли, что созданы друг для друга. Мы связали наши судьбы воедино. Родился сын Олег. В коммуналке на проспекте Ленина жили, втроем на двенадцати метрах. Конечно, мечтали о своей квартире. И в порядке очередности нам выпал жребий строить ее в Волковыске. Никто ж тогда не думал, что Советский Союз распадется…

В Магадан по своей воле редко кто попадал. Вот и Толя приехал из Орловской области вместе с матерью, которую двоюродный брат, колхозный бригадир, посадил за «колоски». Нынешняя молодежь этого выражения не понимает — посадить за колоски. Дело в том, что в послевоенные годы голодные люди ходили в уже пустые поля собирать то, что на них осталось лежать на земле — колоски, картошку, початки кукурузы. А приказ был такой сталинский чудовищный, что с поля ничего брать было нельзя. Пусть лучше сгниет. А кто нарушал этот приказ, того судили и — в тюрьму…

Там, в Магадане, очень много хороших людей «отбывало» свой срок, а после освобождения они оставались в этом прекрасном северном городе навсегда. Гордостью магаданцев был певец Вадим Козин. Я не раз была на его концертах, от души аплодировала ему. А моему Анатолию повезло, он был у знаменитости на квартире, устанавливал ему холодильник. Рассказывал, что в трехкомнатной квартире две комнаты занимала библиотека. То есть Вадим Алексеевич был не только одаренным певцом и музыкантом, но и высоко образованным и начитанным человеком.

При этих словах Валентины Терентьевны я обратил внимание на мебельную стенку в комнате, где мы вели беседу. Сквозь ее стекло хорошо смотрелись разноцветные корешки книг в штапельном переплете, столь знакомых мне по советскому времени. Они стояли обложка к обложке словно на параде перед читательницей Валентиной Ампилоговой. Это были книги из серии «Библиотека всемирной литературы», иметь которую в своей квартире в те годы считалось хорошим тоном, особым шиком и роскошью.

Валентина Терентьевна перехватила мой взгляд: «Да, книги для нас, магаданцев, имели и имеют особую ценность. Они означали и связь с большой землей, и с культурой, да и с Россией. К сожалению, мне не удалось собрать всю серию. У меня только шестьдесят томов, а подписка была на двести. И была бы у меня вся подписка, если бы не утонул мой муж, а вместе с ним и документ о переводе подписки на новый адрес в Волковыск. Строили мы квартиру в этом городе с мужем, а пришлось мне вселяться в нее вдовой… Тридцать семь лет ему было. Как раз мы переезжали с Дальнего Востока сюда и заехали в Тульскую область к сестре Анатолия. Там я его и похоронила».

Это был 1975 год. И вот уже сорок с лишним лет Валентина Ампилогова — жительница нашего города. Работала в связи, потом перешла на завод металлоизделий, и в 1987 году вышла на пенсию. Общий стаж с учетом северного коэффициента составил 47 лет. И не сдерживала своего таланта ни на заводе, ни за его пределами: пела в хоре, солировала, наполняла песни своими переживаниями, потому они так и брали за душу слушателей. Нашелся ей в нашем городе добрый и понимающий мужчина, прожила с которым двадцать девять лет. Сейчас она живет одна и хранит о своих мужчинах благодарные воспоминания…

Единственный сын как ушел служить в армию, так и остался на месте службы, в Днепропетровской области на Украине. Там теперь у Валентины Терентьевны трое внуков и шесть правнуков. Изредка Олег ее навещает, вот на днях приезжает помочь матери с ремонтом квартиры… Совсем тяжко было бы ей жить в одиночку, если бы не песни и вообще люди, которые без песни своей жизни не мыслят.

В этом году у Валентины Ампилоговой двойной юбилей: восемьдесят лет жизни и тридцать лет участия в городском хоре ветеранов. Неоднократно сменялись руководители и аккомпаниаторы хора, уходили и приходили новые увлеченные пением люди, а она все стоит на концертах в середине хора в группе первых голосов, которые обеспечивают песне высокий мелодический полет, а потом выходит на сцену одна и поет во всю мощь и красоту самой природой поставленного голоса. Она не только солирует, но поет и дуэтом, и в вокальной группе. И будет выходить и петь, пока Господь дает силы.

Конечно, разговор о долгой жизни, наполненной трудом и лишениями военного времени, не мог окончиться обыденно. Я попросил Валентину Терентьевну что-нибудь мне спеть. Может быть, песню, которую любили ее родители. И зазвучала украинская народная песня необычайной мелодичности. Вы же знаете, как завораживают песни Украины! И такие в ней грустные слова, что плакать хочется. На что уж я бывалый человек, которого трудно чем-либо растрогать, но и то что-то в горле запершило:

— Як иду я в поле шукать счастья-доли. Не нашла я счастья-доли, нашла сине море. Сине море грае, ничого ж не знае. Я бы рада утопиться, море не примае. Ой там хлопцы рыболовцы рыбоньку ловили, они ж мого миленького в мори утопили…

— Что, нагнала я на вас тоску? — улыбнулась Валентина Терентьевна. — Не хочу, чтобы вы от меня с таким настроением уходили…

Лицо ее посветлело, вскинулись брови, засияли глаза и полилась русская раздольная и веселая «Барыня»:

У нас нонче субботея,

А назавтра воскресенье.

Барыня ты моя, сударыня ты моя,

Э-эх субботея!

И подумалось: нет в жизни такого несчастья и такой тоски, которых бы не смог преодолеть человек поющий.

Георгий Киселев.

Оперативные и актуальные новости Волковыска и района в нашем Telegram-канале. Подписывайтесь по ссылке!


Правила использования материалов "Наш час" читайте здесь.

Прочитано 2230 раз Печать