Война до сих пор снится ему иногда. Крики, бомбежка … . Даже любимый лес, который так хорошо умеет лечить душу, не смог окончательно стереть из памяти следы пережитого. Да ведь он и сам пострадал в лихолетье не меньше людей. — Во время оккупации были, по сути, вырезаны все спелые насаждения на некоторых участках, — говорит Николай Иванович. — Нужно было восстанавливать лес, вот на этих лесосеках мы его и сажали. Подготавливали почву, мобилизовали людей — все же вручную делалось, не как теперь. Но приживаемость очень хорошая, сейчас уже вон какие леса. Начиная от самых Субочей, через Колонтаи, Загоры и дальше — это все восстановленные культуры… В Росском лесничестве он начал работать в 1947 году. А лес, по которому мы идем со Смирновым и его коллегами из Волковысского лесхоза, был посажен в самом начале 50-х. Потом в обходе лесника Смирнова на свежей вырубке появился первый питомник для выращивания посадочного материала — ели, сосны, сибирской лиственницы, других пород. Собравшиеся со всей страны на всесоюзный семинар лесоводы приезжали посмотреть на этот питомник. За ним появились другие, кроме того, в лесхозе начали разводить плодовые деревья. Через пару лет Николай Смирнов стал лесничим Росского лесничества и руководил им до самого ухода на пенсию. — Николай Иванович, а можно хотя бы примерно подсчитать, сколько же деревьев вы за свою жизнь посадили? — После войны планы посадки были очень большие — 150-200 гектаров на лесничество за год, это в десять раз больше, чем теперь. В прошлом году пришлось мне подсчитывать по своей лесокультурной книге: за мою бытность больше трех тысяч гектаров посажено. А на один гектар высаживали 10-12 тысяч деревьев. Умножаем, получается от 30 до 36 миллионов деревьев! Сколько из них пришлось на долю лично Смирнова, подсчитать, конечно, невозможно. Но не одна сотня тысяч, это уж точно. Есть у этого человека все права относиться к лесу, как к своему детищу, и чувствовать себя здесь дома. Не удивительно, что и дом для своей семьи он в лесу построил, в том же лесничестве, которое много лет возглавлял. — Скажите, а вам не жалко, когда лес рубят? — Когда он уже спелый, то и не следует, чтобы перестаивал: уже прироста такого не дает, древесина загнивает, ветровал появляется. Созревший лес нужно употреблять, потому что это качественная продукция, которая всюду идет, можно и продать ее, и что-то построить. Жаль смотреть, когда губят молодой лес. Раньше насаждения, которым нет 80 лет, мы ни в коем случае не трогали. А сейчас древесины не хватает, кое-где слишком много рубят, даже тот лес, который еще спокойно лет 15-20 рос бы. Вот тогда жалко. Конечно, разные породы живут разный срок. Осина, например, быстро созревает, а дуб может столетиями расти. Как-то я в санатории в Трускавце был, так там танцплощадка устроена на пне дуба — такой толщины его ствол был, что на срезе хватило места для танцплощадки. Мы специально по кольцам считали, 500 лет этот дуб рос, пока гроза его не свалила, — в голосе рассказчика звучит восхищение. За разговором мы и не заметили, как дошли до цели. Лесная просека вывела на опушку, к щиту с надписью: «Памятные культуры дуба и ели. Созданы в честь заслуженного лесовода БССР, участника Великой Отечественной войны СМИРНОВА Николая Ивановича». Протянулись по засыпанной остатками веток вырубке свежие борозды, похожие на гребни застывших морских волн. И только подойдя совсем близко, присев на корточки, можно разглядеть на светлой земле тоненькие, высотой в пару сантиметров, саженцы будущих деревьев. Такие с виду хрупкие и недолговечные. Но кому и знать, как не лесоводу с полувековым стажем, о таящейся в них жизненной силе и стойкости. Пройдут годы, вырастут могучие дубы и раскидистые ели, и зашумит на ветру лес из тысяч деревьев — живой символ уважения и благодарности человеку, сначала отвоевавшему эту землю у врага, а затем вернувшему ей жизнь. Не много людей удостаивается такого удивительного подарка.

Тамара ГУРИНА.