Случился наш разговор с Виктором Андреевичем Прокопиком в очереди перед ступеньками стоматологической поликлиники в раннее утро, когда еще солнышко не встало и большинство наших сограждан досматривали последние предутренние сны. Как водится, обменялись мыслями о погоде, о том, с чего мы начинаем утро, с хандры или оптимизма, поговорили о пользе утренней зарядки, особенно в нашем, весьма солидном возрасте. И тут стало понятно, что Виктор Андреевич всю свою сознательную жизнь начинает утро с физических упражнений, при любой погоде, при любом самочувствии.

— А если у вас давление за­шкаливает? — поинтересовался я.

— Такого просто быть не может. С чего бы ему зашкаливать, если я соблюдаю режим дня, встаю и ложусь в одно и то же время, завтракаю, обедаю и ужинаю по часам. Просто нет причин для гипертонии!

Словом, человек этот заинтересовал меня невероятно. Четыре года назад он перешагнул порог восьмидесяти лет, а выглядит… не буду врать… на шестьдесят с хвостиком, не больше. Прикинул, что в сорок первом ему было около шести. Значит, еще один ребенок войны… Подумал: возможно, он захочет встретиться и поговорить по душам. Виктор Андреевич мое предложение принял с энтузиазмом и сказал мне свой адрес.

Детство и война

И вот мы сидим в уютной, красиво обихоженной кухоньке и гоняем чаи за разговором о прошедшей жизни нового знакомого. Передо мной заботливо открытая банка яблочного варенья, сваренного самим хозяином, и шоколадное печенье.

Виктор Андреевич живет один. Но в кухне и комнате, и в других подсобных помещениях чисто и ухоженно. Приятно было узнать, что вся эта красота и порядок — дело рук самого хозяина однокомнатной квартиры, что он — не любитель валяться на диване перед телевизором. А все соседи по подъезду называют его руки золотыми.

В нем масса обаяния. Небольшого росточка, со спины похожий на подростка, поджарый и плотный одновременно, а обернется — небо отразится в голубых, невыцветших с годами глазах. И… постоянная улыбка. Он просто не умеет говорить без улыбки, и тем располагает к себе необыкновенно. И даже о самых трудных годах своего детства тоже вспоминает с улыбкой.

— В начале войны мне исполнилось шесть лет. 26 июня у меня день рождения. Когда беда дошла до нашей деревни, мать с отцом всех детей в погреб завели, и соседи — туда же с нами. Было нас шестеро братьев. Самый старший Иван с 1923 года, а я самый младший с 1935-го. Между нами еще — Коля, Саша, Миша, Костя. Наверху что-то гремело и ухало. А мы сидели тихо, как мыши. Немцы, наступая, лупили снарядами…

— На следующий день заходят в хату: — Русиш есть? — Открывают погреб. Светят фонариком. И ушли ни с чем. Потом к нам заходит соседка: — А у меня солдат залез в печь и заслонкой закрылся. Слава Богу, не нашли, сволочи…

Много в то время красноармейцев скиталось по белорусским деревням. Гитлеровская военная машина двигалась так стремительно, что многие солдаты Красной Армии оказались в тылу врага, не всем удалось вступить в бой. Были среди них и раненые. Негде им было голову приклонить. Просились переночевать у крестьян, а это было крайне опасно. За припрятанного советского бойца немцы могли расстрелять не только хозяина хаты, но и всю его семью.

И все же Андрей Георгиевич и Стефанида Артемьевна, родители Виктора Андреевича, рискуя, прятали на своем гумне группу бедолаг. Каждый вечер варили чугунок картошки или свеклы, и Андрей Георгиевич под покровом ночи носил его попавшим в беду бойцам. Три месяца они там скрывались, пока отец не попросил их: «Хлопцы, уходите, бо немцы лютуют, найдут вас, меня прямо здесь повесят».

Все детство Виктора Андреевича прошло в родной деревеньке Кашинцы Берестовицкого района. Мало того, что было оно впроголодь, так еще и тень фашистской свастики лежала на нем черной тучей. Уже по деревне и по окрестностям как раньше, до прихода врага, не побегаешь, и мать с отцом дальше двора не пускают, а в комендантский час редко в каком окне пробьется свет керосинки…

Виктор Андреевич оглядывается в прошлое:

— Немцы в Берестовице устроили земельный комиссариат, было два комиссара — рольный комиссар и амсткомиссар. Первый занимался земельными налогами, а второй — кадрами. Ездили на бричках по деревням, развозили приказы комиссариата и обращения к жителям. В нашей деревне установили щит. А на нем вся немецкая информация и агитация. Помню карикатуру на Сталина. Немцы изобразили его с большим мешком в одной руке и подпись под ней: «Янкель денежки считает, а колхозник голодает. Янкелю барыш, а колхознику — шиш».

Но народ этому не верил. Теперь вместо председателя сельского совета в деревне командовал солтыс. Но права у него были куцые: объявлял сельский сход или предупреждал — завтра будет ехать через деревню амсткомиссар, нужно прибраться. Если твоя корова где-то оставила «лепешку», надо убрать.

В первые месяцы войны немцы были вежливыми, если брали курочку или яйца, марками платили. Потом уже брали нахально, даром. И поборы были немаленькие, после них надо было туже затягивать пояса. Население Белоруссии должно было нести ежегодно непосильные платежи: 3—4 ц зерна с гектара, 350 л молока с каждой коровы, 100 кг свинины с одного двора, 35 яиц от каждой курицы, 6 кг птицы, 1,5 кг шерсти с каждой овцы и в среднем 100 рублей с человека.

И дальше слушаю я его ласковый говор, сопровождаемый неизменной улыбкой, хотя в рассказе мало радостного:

— В Ивашинцах, рядом с нашей деревней, было панское имение, здесь немцы устроили показательное хозяйство. Командовал всем немец. У него пятку на фронте оторвало, он был комиссован. Коровы там были, свиньи, все упитанные. В хозяйстве строили для рабочих барак, и мой батька строил. Вот как-то немец полез на леса и упал прямо на камень. Видимо, леса были плохо закреплены, а батька в бригаде был за мастера. Да ушибся хозяин так сильно, что отцу в гмине всыпали сорок ударов плетью. Хорошо еще не по голой ж...

 — А вам-то лично, смышленому сельскому хлопчику, немцы чем-нибудь досадили?

— В нашей хате ребята 14—17 лет собирались по вечерам на посиделки, бо у нас хлопцев было много, я, Николай, Алешка, и за играми-разговорами засиживались допоздна, дольше комендантского часа. А уже после десяти вечера нельзя было появляться на улице. Немецкий патруль ходил. Вот однажды ребята меня попросили вый­ти из хаты и посмотреть, нет ли немцев поблизости, чтобы разойтись по домам. Я выглянул, никого не увидел и кричу: — Нету! — А тут немец патрульный как мне даст под зад сапогом, я и полетел в снег…

Немцы тоже разные были, чаще полицаи, выслуживаясь, больше зверствовали…  Когда немцы отступали, то загоняли машины во дворы, как бы маскировали их от наших самолетов. Вот и в нашем дворе полевая кухня стояла. Повар — пожилой немец. Конечно, мы, полуголодная ребятня, часто рядом толкались: может, что и нам перепадет. И однажды немец дал мне миску вермишели! Ведь я был самый малой, и начал он меня тайно подкармливать. С отцом как-то разговорился. Оказалось, что он не из германских был, а из польских немцев. И рассказывал: — У меня самого трое. Я не хочу воевать, меня заставили. Я антифашист, сын коммуниста…

Война нанесла и нашей семье непоправимый урон. Брата Ивана угнали в Германию. Мы ему писали. Отправляли посылки. Как-то взял батька кусок домотканых штанов, сделал из него мешок, положил туда сала, сухарей и хлеба, и отнес на почту. Но посылка не пошла. И вызывают батьку в Берестовицу, на почту. Ткань размокла от сала. Пришлось переделывать и зашивать по новой. А брат на это ответил — не присылайте мне ничего, кормят типа хорошо, по пятьсот граммов супа и столько же хлеба дают… Понятно: он не мог написать по-другому, письма читались цензурой. Он сообщал — на шахте работаю, 200 метров под землей. Однажды даже прислал фотографию — вроде лицо не худое, и номер 171 на рукаве… В феврале сорок пятого туда пришла Красная Армия, брата призвали в ее ряды, а 9 марта он погиб в бою — всего за два месяца до Победы…

Вижу — погрустнел, потупил взгляд мой собеседник. Ушел мыслями в далекое прошлое, так что и от чашки его перестал идти легкий парок — остыл чай… Но встрепенулся, опомнился:

— А другой мой брат, Николай, ему как раз в сорок пятом исполнилось девятнадцать, успел повоевать, освобождал Румынию, и вернулся домой невредимым. Правда, потом от нас он пере­ехал в Россию и там устроился на работу. Начали и мы, остальные братья, думать о самостоятельной жизни — куда податься, как лучше, то есть посытнее устроиться. Наголодались мы за войну-то, одежкой пооборвались…

Транзитом по Советскому Союзу

После войны я, в своей же деревне, окончил четыре класса. Потом три года учился в берестовицкой школе. И четыре километра пешком до Берестовицы каждый день шел в любую погоду.

Мать вставала рано, готовила для свиней картошку. Несколько картошин я брал с собой. На пути была дикая груша. В начале сентября я набивал грушами карманы и грыз их до самой школы. Закончил семь классов в 1952-м, мне было 17 лет. Дальше я поступил в школу механизации в Мурованке, под Гродно. Четыре месяца отзанимался. Пришел в свой колхоз, где меня сразу посадили на трактор ДТ-54. Но платили мало, и через год поехал я к брату в Подмосковье. Он там токарем работал. И мне хотелось к нему поближе устроиться. Но пацана призывного возраста никто не захотел брать. А тут в 1954 году как раз стали поднимать целину, и я загорелся получить комсомольскую путевку. За ней и отправился в Москву, в министерство сельского хозяйства.

Так незаметно перешел Виктор Андреевич на историю своей «одиссеи», и оказалась она не менее трудной, чем у героя древнегреческой Итаки. Покидала его судьба по земле, по разным городам и весям в поисках достойной жизни. Я уже не успевал записывать один эпизод его жизни, как он переходил на следующий. И я настроил свой мобильник на запись…

— Походил я там по кабинетам и коридорам. Не дают путевки. И тут подходит ко мне один мужик, представительный, хорошо одетый. — Я слышал вашу историю. А давайте-ка вы ко мне! — Оказалось, это инженер с производства, его направили в деревню поднимать колхоз. Написал он мне бумажку в правление своего колхоза: выдать спецодежду, устроить с жильем, принять курсантом на тракториста. На этих курсах кормили и общежитие давали.

Ехал я до Казатина поездом, а там еще 25 километров до райцентра Нерль Тверской области. От станции напросился на попутку. В кабинке холод собачий. На дворе февраль. А одет я абы во что. Шофер — молодая женщина — всю дорогу меня укрывала, а когда приехали, завела в столовую и стакан водки налила. А я ни разу ее не пробовал. Мотаю головой: — Я не пью. — Выпивай, а то пропадешь! — Так я впервые принял на грудь… ради здоровья…

 Дали мне трактор с санями. Возил двигатели на ремонт в Савелово, за двадцать километров. А оттуда — уже из починки. И приходилось преодолевать реку.  А Нерль, она немалой ширины, приходилось переправляться на пароме. А зимой — и по льду. Один раз вез сушилку для зерна. Не взяли меня на паром, габариты большие. Так я по бревнам, проложенным через реку для пешего хода, поехал. Понятно, сильно рисковал… Пока ехал, в кабине стоял, чтобы успеть выпрыгнуть, если трактор пойдет на дно. Но пронесло, проехал… Слава Богу, никто не видел моего отчаянного поступка, а мог бы утонуть. Потом все удивлялись, как это я проехал…

И все же в 1959 году я попал на целину, отслужив три года в Таджикистане, под Ленинабадом. К тому времени уже был женат на красивой и душевной женщине Мине Александровне, немке по национальности, родом из Поволжья. Ее семья, как и тысячи соплеменников, была сослана в начале войны на Алтай. В совхозе под Целиноградом мы работали с ней вместе, я на тракторе, она на прицепе, все время на ветру. Вот там-то она и простыла. Положили жену в больницу, а когда я пришел ее навестить, узнал, что она беременна. 25 километров туда и обратно прошел пешком в совхоз, чтобы уволиться и взять вещи. Схватил жену в охапку и на попутной машине — на станцию Экибастуз. И поехали мы в Ленинабад, где я раньше служил, где было мне все знакомо. Устроился на консервный комбинат в котельную. Сдал на помощника кочегара. Сняли мы частную квартиру, там Мина и родила мне сына, Сергеем назвали. Мальчик был весь в меня, и глаза голубые. Вот и счастье пришло в нашу семью. Ради него я был готов на любые подвиги…

 Но опять-таки условий для нормальной семейной жизни — никаких. Бывало, на керогазе воды нагреем, в тазике пеленочку под голову подложим и поливаем из чайника на ребеночка. А в доме холодно. Он родился 25 февраля 1959 года. Хлопцы-сверхсрочники, с кем я вместе раньше служил, видя мое бедственное положение, меня к себе позвали. Устроился я на сверхсрочную службу. В офицерском общежитии все комнаты были заняты, так мне кухоньку дали. Я там нары устроил, сам наверху, жена с сыночком внизу… А в октябре следующего года уже в Киргизии, в городке Майлисай, у нас родилась дочка Вера, вся в маму, такая же кареглазая… Она сейчас с мужем Василием — моя самая близкая опора. То ко мне зайдут, то позвонят, то к себе пригласят. Дочка в молодости выучилась на медсестру, так она и теперь консультирует меня не хуже врача: это лекарство, папа, тебе подходит, а это не пей ни в коем случае…

Слушал я Виктора Андреевича, слушал и все более возрастало во мне уважение к этому бывалому и непокорному обстоятельствам человеку. Никто не преподнес ему счастья и уюта семейной жизни на блюдечке с голубой каемочкой. Приходилось думать и принимать решения самому, брать ответственность не только за семью, но и за дело, которому служишь. Работал и служил во всех среднеазиатских республиках, пожалуй, кроме Туркмении. Из Ташкента по­ехал с семьей в отпуск на свою малую родину, в Беларусь, навестил уже давно немолодых родителей, и захотелось ему в родных местах остаться…

Перевелся в воинскую часть, которая стояла в Росси. Здесь служил с 1962 по 1968 годы. Потом ездил подзаработать на Кубань, потом вместе с семьей — в Оленегорск Мурманской области, где служил техником-механиком в морской авиации и, верно, остался бы там до пенсии (северный набавки каждые полгода, стаж год за полтора), да вдруг жена заболела, северный климат оказался ей вреден, и в 1975 году Виктор Андреевич опять вернулся в Россь, к тем же самолетам, к знакомому наизусть делу. Здесь всякие должности исполнял образцово: и старшего техника-оператора, и начальника смены, и старшины роты, и завскладом, и начальника пункта посадки самолетов.

Жизни без скорбей не бывает

Казалось бы, жизнь вошла в накатанную колею. Но судьба — вещь непредсказуемая и неумолимая. В 1980 году умирает Мина, а в 1985-м погибает сын Сергей, двадцати восьми лет от роду, красивый, высокий, умный, высшее образование за плечами, подаривший ему двоих внуков… Страшная дорожная авария, в которой чудом выжили его жена и дочка. По сердцу Виктора Андреевича прошли две незарастающие трещины, которые дают себя знать и сегодня.

Два года он горько тосковал по жене, но нашлась в Волковыске сердобольная женщина, которая разделила с ним его печаль и утешила горе. Вера была старше его на три года и тоже вековала одна после смерти мужа. Про эту встречу можно сказать словами песни, которую пел в советское время Вахтанг Кикабидзе: — Вот и встретились два одиночества… — Тридцать три года было их союзу. Почему было?..

Да потому что 23 сентября 2019 года ушла в мир иной последняя подруга Виктора Андреевича. Я навестил его вечером 25-го, ничего не зная о постигшем его несчастье. Навестил — неточно сказано. Нашел возле собора Петра и Павла, где Виктор Андреевич совершал свою регулярную вечернюю прогулку. Ноги сами понесли его знакомым маршрутом, хотя сердце было полно скорби. В этом был весь Виктор Андреевич, с собственной методикой сохранения самообладания и здоровья. Исполнил последний долг перед покойной, проводил ее в последний путь и… вернулся к себе и в себя, в образцовое устройство своей организованной жизни.

Но скорбь и печаль не смоешь с лица, не сотрешь ладонью… Сдержанно поделился он со мной своим горем.

— Мы с ней ведь сошлись после пятидесяти. У нее дочь и внуки, и у меня так же. Всех принимали с любовью, всем помогали. Мастерица она была на пироги, в столовых и кафе работала на вторых блюдах. Кормила меня — вкусней не бывает… Собрались на поминальный обед в «Березке», где она когда-то работала. Я с дочкой и зятем, ее родные, соседи. Сидят… и молчат. Тяжело мне было, но поднялся, не утерпел, рассказал, какая она была замечательная жена и мать, как мы с ней жили душа в душу. Сел, слышу: — Ну, Андреич, так бы только священник сказал! — А я просто промолчать не смог… Последние одиннадцать лет мы, правда, уже врозь жили, так надо было, она в своем доме на Центральной, я в своей квартирке на Социалистической. Но как только позвонит, я срывался и — к ней. Что-то надо починить, прибить, поправить. Мужские руки в доме всегда нужны. Ну, уж всякие семейные даты мы обязательно вместе отмечали.

Труд, талант и терпение

Много еще чего рассказывал Виктор Андреевич об ушедшей подруге, о давно минувших днях своей богатой событиями жизни. Оказывается, он несколько раз летал в командировки в Египет, во время арабо-израильской войны октября 1973 года, где тоже «лечил» египетские самолеты, заделывал пробоины и трещины в фюзеляже и на крыльях. Выйдя на пенсию, продолжал работать, был мастером в отопительных котельных, вахтером в военкомате, смотрителем кладбища…

А сколько попавших в аварию автомобилей он вернул в рабочее состояние… Причем, зачастую работал бесплатно. И снова я вникаю в его ласковый говорок:

— Однажды начальник штаба воинской части, где я служил старшиной, упрекнул меня: «Тебе бы ротой как следует заниматься, а ты частникам машины ремонтируешь!». Я ему ответил: «Людям же надо помочь. Я с них денег-то не беру!». А потом командир этот меня упрашивал: «Андреич, помоги!». Он, выезжая с гаража, не закрыл одну дверцу и погнул ее. Пришлось дверцу расшивать и садить на заклепки. Через полтора часа я ему докладываю: «Товарищ подполковник, все готово!» Он не поверил. Дверца как новая, ни следа от поломки. — «Ну ты и спец!».

Виктор Андреевич машины восстанавливал, самолеты возвращал в строй, сейфы и соседские двери с утерянными ключами открывал. Талант-самородок, ведь он нигде этим хитростям не учился. До всего своим умом доходил. И сейчас еще со всего многоквартирного дома бегут к нему: «Андреич, помоги!». И Андреич берет свой портативный чемоданчик с ин­струментом и идет… И денег не берет.

И внуки такие же пошли, умные, смекалистые. Саша из Минска еще в школе компьютер настолько освоил, что мог бы работать программистом. Кстати, компьютер подарил ему Виктор Андреевич. Не отстал от Саши и Глеб из Гродно. Оба работают в фирмах, полезных для простых людей. Оба, как говорится, рукастые. Сами ремонт в своих квартирах сделали. Теперь им уже под сорок и у каждого по двое детей.

Богат на свою подрастающую смену Виктор Андреевич: от троих внуков — трое правнуков и трое правнучек. Всех поровну. Самая старшая правнучка Настя учится в седьмом классе, а самая младшая Катя недавно родилась. Есть за что благодарить судьбу. Жизнь продолжает радовать.

Сейчас в эти предмайские дни, накануне всенародного праздника Победы, все чаще возвращается Виктор Андреевич памятью в годы своего военного детства. Не довелось ему встать в строй рядом с братьями, слишком был мал. Но война многому его научила: умению не пасовать перед трудностями, выходить из сложной житейской ситуации, туже затягивать ремешок, когда хотелось есть, но, главное, ненавидеть врага и верить в Победу. И когда его призвали в армию, выполнял он в молодости свой воинский долг с чувством, что возвращает его к тем солдатам, кого на пути к Победе подкосила вражеская пуля. Жил и живет так, чтобы не стыдно было перед павшими.

Георгий Киселев.