Зина спала на печке и надеялась, что ее, может быть, не заметят снизу. Напрасно надеялась. Один солдат схватил за волосы и потянул с печки вниз. От боли она вскрикнула. Хозяйка зажгла свечку. Но от этого в хате светлее не стало. Трое фашистов кого-то или что-то искали. Огрели плеткой двух мальчишек, хозяйских детей. Протопали на веранду, где хозяин в это время гнал самогон, ему помогали два работника, уже довольно взрослые парни. Одного звали «летчиком». Может, он и вправду был летчиком? Крики, удары, вопли. Очнулась она уже в кузове машины, ее вместе с этими парнями куда-то везли в кромешную жуткую ночь.

Привезли в Вишневичи. Вся веска напоминала взбудораженный улей. Около десятка машин с перепуганными людьми. И везде немцы с автоматами, и полицаи с винтовками и ружьями. Отсюда их повезли в Шиловичи, где находилась польская гмина. Здесь Зину и двоих ее спутников заперли в комнатке с зарешеченными окнами. Пришлось сидеть на полу.

Утром парней вызвали на допрос, и больше Зина их никогда не видела. Потом вызвали ее. Немецкий офицер и переводчик из местных допытывались о партизанах. Связан ли ее хозяин с ними. На все вопросы Зина отвечала:

— Я ничего не знаю. Я работаю на хозяина. Делаю то, что мне велят. Чужих людей я в хате не видела.

Офицер неожиданно ударил ее в лицо. Она потеряла сознание. Очнулась лежащей на полу. Ее отвели обратно в ту же комнату. На следующий день за ней пришел хозяин и уговорил немцев отпустить работницу.

И сейчас иногда Зинаиде Ивановне Мальцевой (в девичестве — Миклашевской) снится этот ужас, да так явственно, что поутру болит голова, словно вражеская рука только что дернула ее за волосы. Она старается не вспоминать военное лихолетье и даже избегает смотреть по телевизору фильмы на эту тему. Но память не подвластна ее желанию.

В 1941 году ей было 14 лет. Ее семья год назад переехала из Могилева. Зина только что окончила семилетку. Жили семьей на Брестской улице, рядом с черепичным и кафельным заводом, на котором директором был ее отец Иван Васильевич.

В пятом часу утра 22 июня ее разбудил отдаленный грохот, словно где-то шла гроза. Это немецкие самолеты бомбили цемзавод и Россь, и оттуда тянуло на город дымом и гарью. Но они еще не знали, что началась война…

— Дочка, сбегай в магазин за хлебом! — попросила ее мать. Хлебный магазин был на площади в том доме, где долгие годы потом, после войны, был обувной. Здесь уже была давка за хлебом, и такой длинной очереди Зина не видела никогда. Не одна их семья осталась в это утро без хлеба, потому что вскоре налетели вражеские стервятники и бомбы полетели на мирный городок, прежде всего на железнодорожную дорогу и на заводы. Спокойная и размеренная жизнь оборвалась сразу и бесповоротно. Отец наскоро простился с семьей и в колонне мобилизованных ушел на Минск. Но под Слонимом колонну разбомбили немцы, и он вернулся.

— Белостокская дорога превратилась в живой поток беженцев и отступающих солдат. Машины, повозки, телеги, тачки, малые дети на руках, а постарше — бегущие за матерями. Вдруг неизвестно откуда налетающие самолеты с крестами на крыльях — и взрывы, крики, паника на дороге. Улетели черные коршуны — и дорога, и обочины усеяны телами убитых, и по недвижимой матери ползает малое несмышленое дитя, уже сирота…

— На второй день войны папин сослуживец, видимо по его просьбе, перевез нашу семью к знакомым в Баченцы. А семья — это мама, Анна Борисовна, и нас четверо: я, самая старшая, сестра Валя, ей было в сорок первом двенадцать лет, и брат Володя, ему было восемь, и самая малая пятилетняя Тамара была при матери.

— Надо было как-то жить и кормиться. Я устроилась к хозяевам в деревню Селяхи, Валя — в Бердики, Володя пас коров у хозяина в Баченцах. В восемь лет мальчишка уже исполнял взрослую работу. Мать тоже работала в той семье, где жила.

— На третий или четвертый день, точно уже не помню, в селе появились немцы. Молодые, красивые, веселые и наглые, они не спрашивали хозяев, что им можно взять, а брали кур, яйца, готовое сало, с удовольствием пили свежее молоко, и смеялись, и гоготали без конца, и казались нам вначале людьми. Это потом, когда они стали расстреливать и вешать тех, кто им был неугоден, стало ясно, что это звери в человеческом обличье. Но еще хуже их были полицаи, так называемая полевая жандармерия, где больше всего отличались зверством бандеровцы из Западной Украины. Эти могли заявиться и среди ночи, или рано поутру, все караулили партизан. Но партизаны были неуловимы…

— Вот так и нагрянули поутру к моему хозяину в Баченцах с шумом, гамом, постреляли собак. Мы с сестрой и две дочки хозяина едва успели залезть на чердак, а лестницу утянули за собой. Ну побегали эти негодяи, матерясь, вокруг дома, а лестницы не нашли, с тем и уехали. Мы, конечно, боялись их, потому что они насильничали.

— А однажды ворвались в дом, где мы, деревенские девочки от 14 до 18 лет, собрались пообщаться над рукодельем, кто вязал, кто прял, кто вышивал, поговорить, песни попеть. А песни мы пели разные. И те, что принесла советская власть, и те, что пели наши деды и прадеды. Да, во вражеском окружении пели «Катюшу», и «Зорку Венеру», и «Лявониху», а то как зарядим частушки да с пляской под балалайку, то и на другом конце улицы слышно. Война войной, а молодость брала свое…

— И вдруг ворвались полицаи и начали у нас над головами стрелять. Мы на пол попадали. Ну, думаем, нам конец пришел. Но следом вошел их старший и остановил бесчинство. И только они вы­шли из хаты во двор, как мы через окно и — в жито, а оно уже высокое было, и потом в сосенник и там отсиделись, пока в веске не стало тихо… Если бы вы только знали, как мы, простые сельчане, и взрослые, и старики, и даже дети, ждали освобождения от фашист­ских варваров!

— Отца осенью сорок первого года полицаи арестовали и заключили в лагерь для военнопленных, который находился на том месте, на котором разместилась потом в мирное время воинская часть. Мы с Валей носили ему хлеб и махорку. Бывало, кинешь через колючую проволоку сверток, а он не долетит, и охранник его подберет. Однажды мама нас всех собрала, и мы из деревни пошли в город. Все встали перед начальником охраны и упросили его отпустить отца. Его после трехмесячного заключения отпустили, и он включился в сельскую работу, а потом устроился в городскую баню качать воду.

— Я знаю, что он был связан с подпольщиками. Одного из них помню, некто Малиновский до войны работал в райкоме комсомола, он ходил на костылях и продавал немецкие газеты, а заодно, конечно, втайне от врагов распространял листовки. Он привлек к этому и моего отца, и отец рассовывал их по карманам одежды моющихся, а среди них часто были и полицаи. Удивительно, что никто его не выдал.

Да, натерпелась за годы оккупации страху Зинаида Ивановна. Была она, по ее словам, худенькая невзрачная девочка, и высший смысл ее юной жизни, и жизней тысяч детей и подростков военного времени, был один — выжить в полуголодном существовании, в постоянной боязни потерять свою жизнь и своих близких. И помогли им уцелеть сотни и тысячи тех добрых людей, которые их приютили, делились с ними и хлебом, и душой. Конечно, те дети, кого пригрели, старались отплатить за хлеб-соль, за печное и душевное тепло посильной работой по дому и в поле. А иначе, как сообща, в те годы было не выжить.

И жаль, что время выветрило из памяти Зинаиды Ивановны имена тех людей, в домах которых она и вся ее семья перемоглись в годы оккупации. Но я уверен, Господь им воздал сторицей…

Накануне боев за Волковыск в их хату в Баченцах заявился целый взвод гитлеровцев. Но это были уже не те самоуверенные веселые завоеватели сорок первого года. Жалкие, усталые, небритые, в грязной износившейся форме, вояки сорок четвертого.

— Уходите! — приказали они жильцам. — Мы здесь будем держать оборону!

Это было за день или два до освобождения Волковыска. Семья, как и многие другие, поспешила навстречу наступающей Красной Армии. На лесной дороге им встретились конные разведчики. Зина с матерью предупредили, что в деревне им устроили засаду немцы. Один разведчик рассмеялся:

— Мы их возьмем без выстрела, они даже и не пикнут!

Так оно и вышло. Оставленные на произвол судьбы немцы без сопротивления сдались в плен. А по дороге на Волковыск теперь двигались наши, молодые, веселые, в добротном обмундировании, пехота, танки, пушки, такая силища, что перед нею ничто не устоит. Шутили с девчатами, ободряли плачущих женщин и шли без останову вперед, торопились освободить город и гнать врага дальше. Двигались на него со стороны Замкового леса. Это шли передовые части третьей армии под командованием генерала Александра Васильевича Горбатова. Говорили, что фашисты окопались в Пороховне и упорно сопротивлялись. Но за один день, 14 июля 1944 года, город был освобожден.

Зинаида Ивановна с осени сорок первого и до освобождения ни разу не была в городе, и когда увидела его в июле сорок четвертого, не смогла узнать. Центр весь был превращен в руины. Многих улиц просто не существовало. Чудом уцелела церковь Николая Чудотворца. Нужны были срочно стройматериалы. И одними из первых люди восстановили кирпичный и кровельный заводы. Директором завода по производству черепицы снова был поставлен ее отец.

А война перекатилась уже через границы Пруссии и Польши. Где-то стремился вместе с армией на запад и ее двоюродный брат Николай. Кстати, через несколько дней его эшелон проходил через Волковыск, и Николаю удалось повидаться с родными. Всего полчаса на встречу. Николай подарил сестре обмотки, и она их долго носила вместо чулок. От него было только два письма. Одно с дороги, второе из госпиталя. И совсем недавно внучка Зинаиды Ивановны Татьяна через интернет нашла адрес могилы Николая в Германии.

Брат отца Егор и его сын летчик Алексей тоже с войны не вернулись. А вот двоюродный брат Зинаиды Ивановны — Иван Егорович Миклашевский, прошедший через фашист­ские лагеря смерти, достигнув возраста в 97 лет, живет в Лозах, здравствует до сих пор.

И самой Зинаиде Ивановне в этом году стукнуло девяносто. Конечно, есть проблемы со здоровьем, куда же без них в этом возрасте. Но она бодрится и с Божьей помощью еще сама содержит в чистоте квартиру, стирает, готовит пищу и поддерживает тоже не очень здорового сына, который с десяток лет назад овдовел. Любимая внучка зовет ее к себе в новый дом на двух уровнях, где она может жить без хлопот. Но как же оставить сына?

Зинаида Ивановна гордится, что всю жизнь проработала на одном месте — сорок шесть лет, три месяца и двадцать дней на Волковысском узле связи, куда поступила 7 мая 1945 года. Была телефонисткой, телеграфистской, радистом, работала на ключе, постигала профессию на курсах. Были и Почетные грамоты, и медали за долгий труд. И так она дорожила работой и своим городом, что на все уговоры мужа участника войны Александра Мальцева, не поехала за ним ни в Брест, ни в Архангельск, ни в Ленинград, куда того забрасывала житейская судьба. Родила ему двух сыновей, а от них уже пошли внуки и правнуки. Через нее разросся теперь род Мальцевых до двенадцати человек: три внука, шесть пра­внуков и один праправнук. Все считают за честь навестить Зинаиду Ивановну как родоначальницу и ласковую бабушку с приставкой «пра».

Шестьдесят девять лет прожил ее отец, мама — восемьдесят четыре. Возраст двоюродного брата Ивана Егоровича показывает, что и девяносто не предел. Долгая жизнь — это Божья награда или наказание? Все чаще задаюсь я этим вопросом, подходя к рубежу восьмидесяти лет. Для тех, кто благодарен Богу за каждый новый день, прожитый с добром к людям, это, несомненно, — награда. Ну а всякие там болячки вроде севшего зрения или ослабшего слуха — их можно и потерпеть. Главное — солнышко тебе светит и греет, дети и внуки тебе улыбаются. И свои, и незнакомые.

Георгий КИСЕЛЕВ